Много на земле дорог

— Я… инженером стала бы, строителем. А ты ничего не хочешь. Слоняешься без дела из угла в угол, и все. Шла бы хоть работать, коли не учишься.

— А я собираюсь учиться. Вот поступлю в вуз.

— Никуда ты не поступишь. Замуж выйдешь, наряжаться будешь. Небо коптить станешь. Даже детей не народишь. Пустоцвет! — Тоня снова презрительно махнула рукой.

— Завидуешь! — вызывающе сказала Вира.

Она, насмешливо прищурившись, оглядела невзрачную фигурку Тони, ее жидкие стриженые волосы, полуприкрытые белым платочком, худенькое, некрасивое лицо. «Не на чем глаза остановить, такое все обыкновенное. Трава, да и все. Осока! Потому и злится», — подумала Вира. Пожимая плечами, напевая и пританцовывая, она вышла из кухни.

Мать сидела за письменным столом, разложив перед собой бумаги и книги.

— Мамочка, мне ску-учно!.. Некуда бедную головушку приклонить, — капризно пожаловалась Вира, заглядывая в дверь.

Не отрывая глаз от книги, Наталья Степановна протянула полную, обнаженную до локтя руку с часами и золотым браслетом, пошевелила пальцами, поманила дочь к себе. Вира вошла в комнату и, словно маленькая, залезла на колени матери, прилегла к ее плечу, бездумно глядя в открытую книгу, которую читала Наталья Степановна.

— Ну ладно, беги, не мешай! — наконец сказала мать. — Займись делом. Что это твой «брюнет» перестал бывать?

Вира соскользнула с колен матери, равнодушно сказала:

— Я его выгнала.

Наталья Степановна отодвинула книгу, усталым движением руки сняла очки.

— Выгнала? За что же? — спросила она.

— Надоел! — зло усмехнулась Вира.

— Ну, а он?

— А он сказал: «Спасибо». — Вира засмеялась.

— Ну и хорошо. А то уж люди говорить стали…

— На людей, мамулечка, мне начихать.

— Как же так — начихать?.. — поучительно начала Наталья Степановна.

Но Вира перебила ее:

— Ой, мамулечка, не воспитывай! Я все знаю, что ты скажешь, но все равно, вот сюда влетит, а отсюда вылетит, — показала она сначала на правое, а потом на левое ухо. — На днях по радио говорили, что воспитывать надо не словом, а примером. А вы меня всё словами начиняете, как кишку фаршем. В Сибирь сослали, «чтобы к скромности приучить, простых людей узнать». Небось сами работать на целину не поехали…

— Какие глупости ты говоришь, Вира! — вскричала Наталья Степановна. — Научные работники в стенах вуза больше пользы принесут, чем на целине. Ты иногда совсем дурочкой становишься!

— Уж какая есть, — вздохнула Вира.

— Ну, беги, беги! Не мешай мне! — примирительно сказала Наталья Степановна.

Вира вышла, прикрыв за собой дверь. Заняться было нечем. Вспомнив разговор по телефону, она села в кресло и набрала номер Берегова. В трубке послышались протяжные гудки, треск, и затем уже знакомый голос сказал:

— У телефона.

— У вас очень красивый голос, Федор Павлович, спойте в трубку, — сказала Вира.

— Кто это говорит? — усмехнулся Берегов.

— Это говорит Алла, та самая, на квартиру которой вы неожиданно позвонили. Мне сегодня очень скучно…

— Скучно? Как это может быть скучно молодой, энергичной, здоровой и, наверное, красивой девушке?

— Мне нечем заняться.

— Вы учитесь или работаете?

— Ни то, ни другое…

— Ну-ну, понимаю. Хотите, я о вас кое-что расскажу? Вы небольшая, очаровательная блондиночка, сероглазая. Вам еще нет двадцати. Окончив школу, вы держали экзамен в театральный институт и провалились. Теперь вы снова готовитесь к экзаменам. А так как родители ваши вполне обеспечены, то вот вам и заняться нечем.

— Откуда вы все это знаете? — с изумлением спросила Вира.

Берегов весело и самодовольно засмеялся, а Вира, подумав: «Тоже сейчас воспитывать начнет», с раздражением повесила трубку.

Она, зевая, прошлась по комнате, снова приоткрыла дверь к матери.

— Ну, что еще? — недовольно спросила Наталья Степановна.

— А ты, мамулечка, работу свою нисколько не любишь. По обязанности работаешь, — лукаво сказала Вира.

— Откуда тебе это известно?

— А вот откуда: люди, любящие свою работу, пенсию считают несчастьем, а ты собираешься уходить на пенсию с радостью. Ведь правда? Ты же сама об этом говорила.

— Не мешай мне, Вира! Закрой дверь, готовься к экзаменам, — строго сказала Наталья Степановна и склонилась над книгой.

— Ухожу, ухожу… Только труд вам в тягость. И тебе и папе.

Вира захлопнула дверь.

На улице стемнело.

В открытую форточку врывался ветер, раздувал тюлевую штору, приносил шум большого города: шуршание бегущих автомобилей, звон трамваев, говор и смех людей, какой-то чуть уловимый стук, скрип, обрывки музыкальных фраз. Тишины не было ни одной минуты.

«А в Веселой Горке бывали минуты полного затишья. Выйдешь в поле в безветренный день, и кажется, что оглохла — такой молчаливый покой стоял вокруг», — подумала Вира и даже вздрогнула.

Она не любила тишину. Шум города был ей ближе деревенского безмолвия, которое всегда казалось ей страшным и зловещим.

К ужину вышел отец, молчаливый и хмурый. Голубая пижама удивительно шла к его статной фигуре, к серым глазам, к румяному лицу.