Мне больно, Олег!

Пальцы Олега гладят вспухшие следы от поводка аккуратными, почти нежными движениями, но каждое касание причиняет боль едва ли не большую, чем в тот момент, когда эти следы появились.

– Не дергайся! – Командует он, и я застываю, только шиплю сквозь зубы, когда он проводит ватным тампоном, смоченным в спирте по очередному рубцу.

Жгучая боль вспыхивает и пульсирует. Он мучает меня опять, снова мучает…

– Тихо, все уже, все…

Олег отставляет бутылку спирта и открывает банку с какой-то пахучей мазью.

Я сижу у него на диване, а он стоит передо мной на коленях и обрабатывает мои раны. И смотрит на меня снизу вверх с какой-то неуместной жалостью. Как он, садист, может меня жалеть? Но почему-то его горячая ладонь проходится по моему бедру там, где нет никаких следов, а вторая стирает с моего лица капли слез.

– В полицию пойдем? – Спрашивает он нежно.

– Нет! – Пугаюсь я. – Нет! Ты что?

– Ну твое дело… – он пожимает плечами и начинает наносить мазь на рубцы. Сначала их печет, но потом боль стихает. Так неожиданно и приятно, что я не удерживаю долгий стон.

Олег ухмыляется, не поднимая на меня взгляда. Продолжает наносить мазь, поворачивая меня то так, то этак. Касания его такие ласковые… Почему он садист, извращенец, моральный урод и вот так заботится обо мне? А мама, добропорядочная и приличная женщина так ненавидит? Они ведь делают со мной одно и то же, но он с удовольствием, а потом жалеет и нежит. А она со злостью и в воспитательных целях, но потом даже не раскаивается?

Как-то не так должно выглядеть добро в ее лице и зло в его.

Я ничего не путаю?

Я вижу, как его ноздри раздуваются, когда пальцы скользят по рассеченной коже. Словно следы боли ему нравятся не меньше, чем эту боль причинять.

– Олег… – говорю я тихо. – Возьми меня себе, пожалуйста.

– Ксюш, не неси ерунды, – откликается он тут же, будто ждал этой просьбы. – Ты взрослый человек, а не вещь. Очухаешься, купим тебе одежды, восстановим документы и посмотрим, что можно сделать с работой. Ничего ужасного не случилось.

– Нет, Олег… – я мотаю головой и повинуясь его жесту, поворачиваюсь попой, на которой тоже есть парочка отметин. Отворачиваюсь от него и с трудом выдавливаю самое сложное:

– Она все равно… найдет меня. Я… не смогу сопротивляться.

– Ксюш, ты взрослый человек или кто?

Ладонь Олега со звонким хлопком ложится на мое полупопие, я вздрагиваю и чувствую разливающийся под кожей жар.

– Или кто… Пусть лучше ты меня бьешь, чем она, – выдавливаю из себя стыдное. – Ты… ласковый. Делай со мной, что тебе нравится. Пожалуйста!

Олег смеется, но как-то невесело. Ладонь снова обжигает кожу на втором полупопии. А потом прохладные пальцы скользят по коже, ставшей вдруг невероятно чувствительной. Скользят, скользят, скользят… и ныряют между ног. Я ахаю.

Пальцы аккуратно отодвигают полоскую стрингов и вжимаются в горячее влажное местечко, и я вскрикиваю громче. Потому что на пальцах мазь! Она обжигает и холодит одновременно. Начинаю тяжело дышать и непроизвольно сжимаюсь вся, чтобы не допустить его дальше.

И пальцы тут же убираются.

– Не хочу. – Говорит Олег.

Твердо и спокойно.

Уговоры

Я вздрагиваю, словно этим «не хочу» он меня ударил. И больнее, чем было бы любой плетью. Ну, я предполагаю. Точно больнее, чем поводком и прыгалками, теперь я могу сравнить.

– Испытай меня! – задираю подбородок выше, чтобы скрыть слезы обиды, выступившие на глазах. – Сделай, что хочешь. Проверь! Я все вытерплю! Все, что захочешь.

Олег откидывает голову, глядя куда-то в потолок. Не знаю, что у него в голове за мысли сейчас, но мне хочется, чтобы он согласился. Сама не понимаю, почему.

Это не слишком разумно, это унизительно, это нелогично. Лучше всего вернуться домой, где мама наверняка уже выплакала все глаза и обвиняет себя в несдержанности. Три раза за всю мою жизнь она меня ударила. Всего три раза.

Олег захочет моей боли чаще.

Но каким-то непостижимым образом подчинение ему я ощущаю, как шаг к свободе.

А мамину заботу как удушающую тюрьму. И она намного хуже любой боли.

Рядом с этим человеком я хочу быть.

Он стоит, засунув руки в карманы и что-то такое варится сейчас у него в голове, о чем мне очень хотелось бы знать. Потому что желваки играют на сжатых челюстях, кулаки стиснуты, а сама поза полна напряжения.

– Иди сюда, – говорит он. Голос звучит резко, как удар кнута.

Я вздрагиваю и…

Один шаг, другой.

Олег ждет, пока я подойду к нему вплотную и только тогда опускает на меня свой огненный взгляд, и я снова вздрагиваю, потому что он обжигает. Его пальцы ложатся на мой подбородок, он приподнимает его, заставляя посмотреть в глаза. А другой рукой он ведет по моему бедру, по росчерку распоротой кожи.

– Было очень больно? – Спрашивает он.

– Да, – я слегка опускаю ресницы, признаваясь. Наверное, надо добавить что-то, соврать. Что не только больно, но и приятно. Но в присутствии Олега врать не получается.

– Страшно?

– Очень… – выдыхаю я, уже не пытаясь угадать, что бы ему понравилось. – Когда замахивалась… особенно.

– Чем она тебя? – Продолжает расспросы Олег.