Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

О злая ирония судьбы! Конечно, я давно привык к тому, что меня называют именно так. Но получается, что всю свою жизнь я употребил только на то, чтобы прославить имя своего соперника. Родольфо Фирентийский сгинул без следа, пропал где-то на дороге в Хелласу, и даже тогда это известие явно не взволновало многих, включая его отца и брата, а уж ныне о нем не помнит и вовсе никто. Картины, написанные им за его короткую жизнь, возможно, где-то еще висят, но их нынешние владельцы, скорее всего, не знают имени художника. А Винченто Фирентийский жив и известен повсеместно. Историки уже пишут о нем труды, причем начинают повествование не с его прибытия в столицу, а с его детства в семье рыбака. И с его ранних работ, разумеется. Конечно, разбирающиеся в искусстве не могут не отмечать, что их стиль отличается от «зрелого Винченто», но их это не смущает: так бывало со многими художниками. И эти работы уже сейчас стоят гораздо больше, чем в то время, когда были написаны — и чем они заслуживают. Винченто Фирентийский, моими стараниями, обрел бессмертие.

Или нет.

Я не позволю ему восторжествовать. Я верну себе свое имя. Конечно, не при жизни. Я намерен прожить оставшиеся мне несколько лет на своей вилле у озера в горах, наслаждаясь покоем и достатком. Пакет с этой рукописью будет вскрыт лишь после моей смерти — и, если вы это читаете, значит, это уже произошло.

Так что вы будете делать теперь — зная, что величайший живописец величайшего из императоров, человек, ставший выразителем эпохи и законодателем современного изобразительного искусства — на самом деле убийца, вор и обманщик, а имя, которое вы привыкли с почтением произносить, на самом деле ему вовсе не принадлежит? Будете ли вы вычеркивать это имя изо всех трудов и наставлений для художников? Осмелитесь ли посягнуть на полотна, украшающие ныне дворцы и замки сильных мира сего? Дерзнете ли соскребать прославленные фрески в ваших соборах? Выше я отметил, что никогда не писал автопортретов; на самом деле это не совсем так. В каждой из многофигурных композиций, запечатленных мною на стенах и потолках, у одного из персонажей — о, разумеется, далеко не главного — мое лицо.

Возможно, кто-то из вас попытается замять скандал. Сделать вид, что эта рукопись — всего лишь последняя шутка экстравагантного художника, хотя при жизни я никогда не отличался экстравагантной манерой шутить. Или и вовсе представить все так, будто я в старости выжил из ума. Так вот, я представлю доказательство своих слов. Я скажу вам, где на самом деле похоронен Винченто Фирентийский. Я специально выбрал тогда на дороге приметное место, которое легко будет найти — хотя тогда у меня еще не было четкого видения, зачем я это делаю. Итак, это ровно в двадцати милях к северу от Бононы по дороге на Верону; там еще с античных времен стоит гранитный столб, на котором выбито число «ХХ». От этого столба, стоя лицом на север, надо повернуть направо и пройти сорок шагов прочь от дороги. Там деревья расступаются, образуя небольшую поляну вокруг дуба — вне всякого сомнения, он все еще стоит. Копайте у корней дуба с западной стороны. Винченто еще в детстве сломал левую руку ниже локтя; это известный факт, ныне отраженный в его биографии. Рука благополучно срослась, но след на кости, несомненно, должен быть хорошо заметен. В свою очередь, в моих костях вы никаких таких следов не найдете.

Так что вы собираетесь делать с этими костями? С моими останками, ныне покоящимися в роскошной, без сомнения, усыпальнице? Выкинете их оттуда и положите на их место кости Винченто? На каком основании? Эта гробница, как и все, полученное мною за службу Империи, заработана мною по праву, честным трудом и подлинным талантом. Ни мои картины, ни мой стиль, ни мои ученики — коим я завещаю все свое имущество — не становятся фальшивыми от того, что все это создал не тот человек, что вы думали. И сам этот человек всю свою жизнь оставался собой, нимало не пытаясь подражать подлинному Винченто. Фальшивым было только имя, и лишь его надлежит исправить.

Вам придется постараться, делая это. Но вы уже не сможете вычеркнуть меня из истории. И не сможете оставить все, как есть. Так что начните с моей гробницы. Вам придется стесать то имя, что уже, без сомнения, высечено на мраморе, и выбить на его месте новое, коим и подписываю сей манускрипт:

Родольфо Фирентийский

Анна Степанская Zoom

Давным-давно мой младший, четырехлетний тогда, сын неожиданно спросил:

— Мама, а что такое «папа»?

Я этого подсознательно ждала, всегда знала — он должен спросить, но думала, что это случится попозже, потом когда-нибудь. Однако удар удержала и честно ответила: «Не знаю».

Когда мне было восемь лет, я впервые отправилась одна к однокласснице. Тома Панасенко, так звали эту девочку. Жила она не очень близко, в маленьком доме. У них была одна комната и крошечная кухня. Я помню свежевымытый пол и поразившую меня тишину. Тома сказала, что мама на работе, мы одни, и можем делать, что захотим.