Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

Соседей напрягало пожароопасное состояние его квартиры. Они жаловались, протестовали, хозяин дома возмущался и требовал навести порядок. Мама одна или со мной отправлялась к нему, и мы неоднократно совершали эту адову работу по приведению его жилища в нормальное человеческое состояние. И, конечно же, вскоре все возвращалось в исходную позицию.

В числе очень многого прочего папа привез с собой все краски, какие у него оставались от лучших времен, и этюдники, большой и маленький. Говорил поначалу, что уж теперь-то он займется писанием пейзажей. Но так этого ни разу и не сделал за все двенадцать лет, бесполезно кружа по улицам и магазинам в поисках того, что «может пригодиться».

Я между тем заболела, мне сделали несколько операций, и тогда я впервые увидела, как он испугался за меня и в первый раз назвал меня «Ниночка».

— Ниночка, тебе больно? — и у него искривилось лицо. Он почувствовал мою боль. Я едва не расплакалась…

Он был очень крепок физически, прекрасно выглядел и даже приехал к нам в Йом Кипур на велосипеде.

А в первый вечер праздника Суккот его сбила машина. Он шел к нам. Как это случилось, никто не знает. Мне позвонили из полиции, и мы со старшим сыном поехали в больницу. Травмы были очень тяжелыми, он ненадолго пришел в сознание, а потом впал в кому на месяц. Потом была интенсивная терапия, аппарат искусственного дыхания, реабилитация… Прогноз врачей был весьма неутешительный.

Все это время я испытывала острую жалость, страх за него и мучительное чувство вины: ведь он шел к нам, он нас считал своей семьей. Я чувствовала его боль, его одиночество и начинала понимать, «что такое папа».

Последние полтора года он живет в гериатрическом центре. Я навещаю его один-два раза в неделю. Он узнает меня и радуется, называет доченькой. Ходить он не может. Я вывожу его в коляске на террасу. Мы смотрим вместе на пригорки, цитрусовые сады, развалины старого дома. Он каждый раз удивляется, как много машин. Видит холмы, дома, деревья и говорит: «Как красиво! Смотри на листья, ты видишь, что все они разного цвета?»

Я спрашиваю:

— Ты хотел бы это нарисовать?

— Нет, — сердится он, — я уже ничего не хочу, а ты нарисуй.

И я обещаю.

Я по многу раз читаю ему детские рассказы Зощенко, он слушает внимательно и понимает, смеется в смешных местах, удивляется и говорит: «Надо же!» Иногда ему тяжело вникать в содержание, и тогда я читаю ему Бродского. И он, не понимая резкости смысла, наслаждается четким ритмом этих стихов и успокаивается. Я сижу рядом с ним и думаю, что, в сущности, мало знаю о нем. Он никогда не рассказывал о своем детстве, о родителях, брате, младшей сестре. Все они погибли в Крыму в сорок первом, и эти воспоминания были слишком болезненны. Никогда не говорил о войне, в которой участвовал с первого до последнего дня. И вообще, почти не говорил, а только кричал и ругал нас.

Как-то я рассказала старшему сыну о том, как скудно мы жили в детстве, как моя мама, его бабушка, каждое лето устраивалась на три месяца работать в пионерском лагере, чтобы у детей была возможность побыть у моря, а когда изредка приезжала на выходной, удивлялась изобилию в холодильнике. Все дорогое и вкусное он покупал только для себя. И Антоша сказал неожиданно: «Бедный, у него совсем не было радости».

Страдания его велики и безнадежны. Свободный и подвижный, он не может смириться с закованностью в инвалидном кресле и требует помочь подняться и выйти из него. Сознание его состоит из кусков и обрывков. Время там не течет необратимо в одну сторону, а ходит туда-сюда. Часто говорит о маме, какая она красивая и как он ее любит и жалеет. Вспоминает любимую дочь, младшую мою сестру, которая его не навещает: «Где же наша Наточка?» Внуков помнит плохо, путает их имена. Продолжает строить коммерческие планы и учит меня, что нужно делать, чтобы немедленно разбогатеть. Предлагает войти в долю. Иногда его размышления полны поздних сожалений:

— Как же так, я ведь мог тебя обеспечить и не сделал этого.

— Ну, что ты, — спокойно говорю я, — ты все сделал, и у меня все есть.

Я вижу, как постепенно его становится меньше, будто он неотвратимо превращается в свою тень. У меня не осталось ни обиды на него, ни сожалений. Я не знаю, почему он жил так, а не иначе, я не знаю, о чем он так мучительно размышляет сейчас и не может выразить это словами. Но я стала понимать, как важно, что он есть. В том восхождении, которое называется «жизнь», я уже достигла довольно высокой ступеньки. Отсюда открывается совсем новая возможность обзора. Мне видно гораздо больше, чем раньше, и во многом иначе. Мне кажется, теперь я знаю, «что такое папа», и страшусь того неизбежного дня, когда потеряю его. Как будто с ним из моей жизни уходит очень большая и важная часть, и я уменьшаюсь тоже.

Наталия Гилярова «Ясень»

НОВОЕ СООБЩЕНИЕ ОТ ИВАНА РАКИТИНА

07 фев. 2042 г. в 21.40