Миры Роберта Чамберса

Бездонная тьма в голове засосала мой разум в низшие сферы и я узрела чёрные звёзды, висящие над опустошённым ландшафтом. Мои руки не принадлежали мне более, но являлись орудиями чего — то злонравного, вытеснившего мысли из моего мозга. В слабом свете флуоресцентных ламп ванной они — руки, выглядевшие жёлтыми и почти чешуйчатыми — схватили Маркуса за горло и удерживали под пенистой водой, пока он не перестал двигаться, пока его ангельское личико не стёрлось, не сменилось синюшным лицом трупа: губы почернели, розовая кожа покрылась пятнами, чёрные дыры глаз пристально смотрели прямо в водоворот моей души.

Как только акт завершился, я сидела там и слёзы текли по моему лицу.

Рыдая и всхлипывая, я изучала руки, которые только что убили моего дорогого мальчика. Я дотошно изучала их, понимая, что это не мои руки, но чужие; принадлежащие не мне, но тому, кто крался в безмолвном, вкрадчивом свете луны. Малыш Маркус камнем пошёл на дно. Звучит грубо, но весьма точно. Я знала, что в надлежавшее время он всплывёт. И к ужасу своему, я практически видела этот момент: из приоткрывшихся губ тёплой, пузырящейся воды, появляется сморщенное личико и его голос скальпелем вонзается глубоко в мой мозг.

Раскалённые иглы прожигали всё глубже и, уставившись на труп моего ребёнка, дрейфующего у дна ванны мёртвой распухшей треской, я, подпитываемая невыразимым чувством вины, вскрыла запястья бритвой. Пока из моих перерезанных сосудов алыми ручейками и потоками изливалась кровь, я погрузила в рваную, брызжущую чернильницу на левом запястье костлявый белый палец, окрасившийся в сверкающе — красный цвет. Яркость блестящего кончика пальца очаровала меня. Без лишних церемоний, пока чернила жизни были ещё влажными и текли, я багряными штрихами набросала на белой кафельной стене ванной комнаты примитивный рисунок человечка. И лишь нарисовав рубиновые капли глаз и развевающуюся позади рваную мантию, я начала кричать. Потому что именно тогда мой простой набросок стал чем — то гораздо большим и я узрела, как он задвигался, как движется с тех пор в моих кошмарах.

Когда я постепенно пришла в себя, меня охватила паника. Темнокрылая паника, которая заполнила мой мозг, как мельтешащие летучие мыши. Она заполняла разум до тех пор, пока мне не показалось, что его лишилась. Пока реальность в моей голове и за её пределами разлеталась на части, я непреклонно, с невероятно пылающим рвением держалась за своё здравомыслие. Я вновь закричала. Должно быть, закричала, ибо слышала голос эхом отдающийся среди чёрных и беспокойных звёзд, надвигающихся со всех сторон. Стены комнаты исчезли. А когда я подняла взгляд, ни потолка, ни крыши не было — лишь перевёрнутый серп алой луны, капающей мне на лицо чёрной кровью.

Позже, когда сосед позвонил в 911, меня забрали врачи — во многом против моей слабой воли. Моя неврастеничная душа жаждала смерти и в смерти ей было отказано. Так тому и быть. Меня держали в палате для сумасшедших, где регулярно давали сильные успокоительные и связывали, ибо я видела призрачные ониксовые глаза холодной мёртвой твари в ванне и они создавали мрачную алхимию в моём мозгу. Я лихорадочно рассказывала сотрудникам о Короле в Жёлтом, о том, как II Акт распахнул двери восприятия кошмаров и погрузил кричащую меня в пугающую пустоту. Но они не слушали. И чем больше они отказывались внимать моим словам, тем больше я уверялась в том, что они их уже знают.

Конечно же, меня взяли под стражу. Пока суды решали, что со мной делать, я почти два месяца восстанавливалась и проходила интенсивную терапию. В конце которой меня привели к полицейскому психиатру для ещё одного собеседования.

— Зачем? — спрашивал он. — Зачем ты это сделала?

— Если у вас возникают такие вопросы, то это за пределами вашего понимания.

Он мягко улыбнулся, словно я была кем — то достойным сочувствия:

— Просвети меня.

— Просветление опасно.

Врач понятия не имел насколько близок к бездне, но я не буду той, кто даст ему финальный толчок. Я изучала шрамы на запястьях. Они зажили розовыми завитками, спиралевидными розовыми завитками, которые притягивали взгляд и засасывали его глубоко в архимедову сложность. Именно там я узрела то, чего никогда не должен видеть ни мужчина, ни женщина: Знак. Замысловатые рубцы зажившей плоти вырисовывали его на каждом запястье. Увидев его лишь единожды, я не могла более отвести взгляд. Он овладел мной и я поняла, что служение Королю только началось.