Миры Роберта Чамберса

Вместо ответа я открыл рот и струя рвоты брызнула в озабоченное лицо бывшей надзирательницы.

* * *

Возле «Кактуса» меня ждала трогательная картина: однояйцевый близнец покойного «шкафа» вернулся, он сидел на асфальте, обнимая Даниэля Валенте. Мой подопечный был жив, но обессилен. И да, он выбрался из номера шестьсот шесть. Проклятие снято. Почему — то это меня вовсе не радовало.

— Я струхнул. — Водитель виновато потупился. — Простите.

— Грузи его в машину. — сказал я. Даниэль разлепил веки.

— Как вас зовут? — поинтересовался он тихо.

— Дезидериус Окер.

— Серьёзно?

— Более чем.

— Спасибо, Дезидериус Окер. Свинья сгинула. Моя мать озолотит вас.

Я хмыкнул.

Потом был обратный путь. Пустынные улицы, голуби, манекены, православный храм провожал автомобиль нарисованными глазами, словно знал что — то такое, чего не знали смертные. И Каркоза выпустила нас… или притворилась, что выпустила.

— Максим мёртв? — спросил водитель, стискивая рулевое колесо.

— Он в лучшем из миров, — сказал я, вздрагивая.

Далее мы катили молча. Даниэль спал на заднем сиденье, но в пригороде Парижа он шевельнулся и попросил надломленным голосом:

— Жан, отвезите меня на рю Амелот.

«Ситроен» припарковался у дома Терезы Туманской. Я подумал, что побег из Каркозы подействовал на Даниэля исцеляюще. Фурункулы быстро бледнели и сохли, под ними проступал румянец. Хотел бы я сказать то же самое о своей душе.

— Я никогда не забуду, что вы сделали. — Даниэль протянул мне руку. Я пожал её — рука была тёплой и сухой.

— Я справлюсь, — отказался Даниэль от помощи водителя, хлопнул дверцами и поковылял к подъезду.

— Едем за гонораром? — спросил Жан.

— Не сегодня. Подкинешь до бульвара Распай?

— Куда скажете.

Он высадил меня на пересечении улиц дю Бак и Гренель.

— Ничего не забыли, месье Окер? Это не ваш кастет на заднем сиденье?

Я коснулся кармана, свинцовой вещицы, оттягивающей плащ.

— Мой кастет при мне.

Водитель кивнул понимающе:

— Ещё встретимся, паломник.

Что — то в его голосе заставило меня обернуться. «Ситроен» сдавал задом к особняку Бушардона. Мне померещилось, что в салоне кишат и извиваются чёрные щупальца, но то могла быть игра света и тени. Или за рулём и правда сидела гадаринская свинья?

Я брёл по бульвару и не узнавал свой Париж. Хищно смотрели утопленные в фасады скульптуры, яростно гомонили голуби в кронах и прохожие подолгу задерживали на мне немигающие глаза. Я курил одну за другой, глядя себе под ноги.

Может, чудаковатый булочник был прав? Каркозу нельзя покинуть? Лестница бесконечна? Может, нет никакой Каркозы: ну правда, что это за город такой, в котором манекенов больше, чем живых людей, в котором отели полны скрипов, призраков и беглых нацистов, храмы называют в честь двух с половной святителей, а вагина проститутки таит адские врата?

Я думал: может, надо было пристрелить Аннелизу Кольманн и тем самым захлопнуть портал, не позволить глупцам соваться в пекло за впечатлениями и гнилостными сокровищами? Кто знает, что вынесут оттуда грядущие пилигримы?

Вот только я никого никогда не убивал, а убийство, говорил мне учитель богословия, — грех и за грехи мы попадаем в ад.

Я шагал, я почти бежал к каменному льву Бартольди, анализируя свою жизнь, размышляя о том, не придётся ли мне в конце концов вернуться под алые небеса, увенчанные гигантской свиньёй, стать стригой и копаться в отходах чьих — то нечистых судеб и не является ли пекло единственным закономерным финалом всех трепыханий.

На площади имени ада я ввалился в ресторан. Мелодия из музыкального автомата и болтовня завсегдатаев были призваны отвлечь внимание, и я с облегчением пошёл на поводу у этой мелкой лжи. За столиком магистр Гьюдиче объяснял смазливому мальчику про ключи Соломона и ненавязчиво трогал за ляжку. Меня он не заметил.

— Привет, красавчик! — беззубо улыбнулась женщина в шляпе, украшенной перьями страуса, прячущей под широкими полями свастику — вырезанный на лбу символ позора.

Я подсел к ней, ни жив ни мёртв.

— Где ты пропадал?

— В преисподней, крошка.

— Как и все мы, — печально сказала она.

Над Данфер — Рошеро метались голуби. Официант принёс божоле. Женщина сняла шляпу и положила голову мне на плечо.