Мир внутри

– Пора в путь, – произнес Макс. Снежный заряд, преградивший нам путь, начал стихать, ветер еще посвистывал снежком, но хоть дышать стало можно, рваные тучи отходили на юг, стремительно оставляя прежде завоеванные позиции. Макс снова взял Свету под руку, жестом столь знакомым, сколь и волнительным – для нас троих. Она улыбнулась в ответ, той самой улыбкой, которая никак не давалась мне, но всегда обращена к нему. Мы двинулись через улицу, до кафе, избранного нами местом празднования юбилея, оставалось всего ничего – пятьдесят метров и пять минут пути.

Света коснулась меня, так мы и пошли, Макс своим телом, пусть и потерявшим в мощи, сгорбленным и недужным, тропил нам путь, Света следовала за ним, я замыкал шествие, цепляясь за нее. Выглянувшее солнце слепило глаза, ветер все равно упрямо забивал дыхание, но Макс упорно тащил и тащил, я слышал его хриплое дыхание, тяжелое, усталое, как тогда, во время группового…, а ведь он тогда успокаивал меня, хотя у самого пульс зашкаливал за полтораста.

Если бы приходилось выбирать мне, Васиным дублером я поставил бы именно Макса. Самый возрастной, самый мощный из группы, той еще, из шестидесяти человек, он производил впечатление. И дело не в цвете кожи, Макс выделялся больше какой-то внутренней твердостью, Света с самого начала поняла, что это тот якорь, за который смело можно зацепиться и держаться, будучи уверенной, что с ней ничего уже не произойдет. Это та каравелла, которая всюду проложит путь, сколь бы долго его не пришлось прокладывать. Макс и к тренировкам подошел так же – ничего не пропуская, но и умудряясь если не добавить еще, то хотя бы понять сразу либо свои ошибки, либо недоработки; где-то внутри равнозначно фиксировал удачи и поражения, чтобы потом действовать по показаниям внутреннего я. Наверное, это и называлось интуицией, ведь он редко когда промахивался, а и промахнувшись, не паниковал, возвращался назад и продолжал путь с места падения, и так до тех пор, пока…

К такому конечно, липли. Вот с Васей они не сразу сошлись, там где мой друг брал знанием, Макс штурмовал измором. Но в остальном они сходились, да и сошлись куда ближе, если б меж ними волей-неволей не оказался я. И Света, разумеется.

Если бы приходилось выбирать мне, я отдал с удовольствием все свои переживания, тревоги и радости первого, на то, что она дарила ему, а он отдавал ей. Посадил в кресло катапульты, оставшись с той, которая забрала мое сердце в краткосрочную аренду, из которой я никогда уже не мог, да и не собирался выкупать. Изменить природу вещей, вроде не заложенную изначально, но как же удачно совпавшую.

Хотя она ни словом не обмолвилась о Максе во время своего жития во грехе, разве я не чувствовал, мы оба не ощущали неумолимого присутствия третьего, делавшего наши попытки ненужными, ставившими крест на всяком устремлении к бегству от предначертанного. Макс никогда не был лишним, мы оба это понимали прекрасно, но все же старались, пусть неудачно, неумело, но старались, весь тот год, не сознавая бесплодность, а если и сознавая, никогда не признаваясь в ней. Или пытались понять каждый свой выбор, ведь для чего-то еще, кроме как бегства, пришла она жить ко мне.

Эти сторонние мысли помогли мне сосредоточиться, когда техники покинули корабль и стали закручивать гайки. Даже когда Каманин сообщил: приборы показывают, люк лег неплотно и надо развинтить и свинтить тридцать две гайки сызнова, я, отвлеченный думами, почти не отреагировал на происходящее. Помощник главкома еще заметил, что мой пульс шестьдесят пять, я подумал, он пытается успокоить, нет, правда. Не то чтобы я вовсе не волновался, тревожился, как же еще, вот только тревога эта, пробуждаемая постукиванием в металл корабля, пока не выплескивалась наружу, сдерживаемая и мной, и теми, кто был со мной на связи. Каманин все время сообщал о ходе работ, спрашивал самочувствие, сообщал пульс и давление, так рутинно, буднично, как я не припомню даже на давешних тренировках. За пятнадцать минут до старта микрофон перешел к Главному. Тот так же предупреждал, что все штатно, рассказал, как продвигается старт, рассказывал так, будто я находился на экскурсии, но плохо видел происходящее. И все время заставлял меня повторять им сказанное. Лишь только когда был дан ключ на старт, он сам, я понял по сдавленному голосу, уже не мог передавать возросшее волнение и замолчал, я слышал только команды, доносившиеся из бункера. Но когда ракета дернулась, ожила, затряслась и заходила подо мною, вздрогнула всем корпусом и сперва медленно, натужно, а затем все скорее, потащила меня ввысь, пожелал мне счастливого полета. Я ответил, мысли были уже далеко, вознесшиеся следом в небесную гладь.