Мир приключений, 1971 (№16)

…ЩЕТКИ-ЩЕТКИ… ЗАТРЕЩАЛИ… И ДАВАЙ… ТЕРЕТЬ… ПРИГОВАРИВАТЬ… МОЕМ-МОЕМ ТРУБОЧИСТА ЧИСТО-ЧИСТО…

Прелестно! Но и здесь нужно разобраться.

…ЩЕТКИ-ЩЕТКИ… Несомненно, это контактные щетки! Ой-ой-ой! Какая древность! Ведь щетки в свое время были у электродвигателей! Вот и еще один ключ к датировке произведения. Оно написано в период, когда безраздельно господствовали электромоторы с контактными щетками, которые, как все знают, создавали сильные радиопомехи. Отсюда и упоминание об этом: “ЗАТРЕЩАЛИ”. Контакт-электроустройства полностью исчезли где-то в начале двадцать первого столетия, уступив место бесконтактным аппаратам.

Двойное повторение “ЩЕТКИ-ЩЕТКИ” — великолепный прием, позволяющий исключить из литературного языка по-шные числительные. Две щетки, пять щеток — как это было бы убого!

…И ДАВАЙ ТЕРЕТЬ… Автор, видимо, напоминает нам о важном физическом процессе — трении. Без него трудно было бы достичь хорошего контакта. Не исключено, что творец произведения сам долго работал в области конструирования контакт-электроустройств.

…ПРИГОВАРИВАТЬ… Совершенно ясно, что ни одно устройство, как бы сложно оно ни было, кроме киберов, разумеется, разговаривать само по себе не могло. Абсурд. Тут какой-то хитрый литературный прием. И понять его смысл, к сожалению, видимо, невозможно. Ведь прошло восемнадцать веков. Как изменились нравы!

…МОЕМ-МОЕМ… Не от слова ли “мой”? Нет-нет, ведь установлено, что собственности уже не было. Тогда, может быть, от слова “МЫТЬ”? Вполне возможно. Но почему контактные щетки должны что-то мыть? Впрочем, кроме своей основной задачи, они могли выполнять и побочную. Комплекс, так сказать. Что ж, древних нельзя назвать глупыми — они кое-что понимали в максимальном использовании оборудования!

…ТРУБОЧИСТ… Очень просто: Тазер РУБиновый Особо ЧИСТый. Ведь, как известно, лазеры и мазеры в конце двадцатого века были полностью вытеснены тазерами.

…ЧИСТО-ЧИСТО… Наверное, этим подчеркнуто, что вредные примеси удалялись из рубина безукоризненно.

Итак, мы имеем следующее…

Фил Олог выключил бинокуляр и занес на записную ленту, непрерывно вылезающую из-под лацкана костюма, все расшифрованные слова и выражения. Он сделал два экземпляра записи. Один — для статьи в научный журнал… Другой отдал По Эту, своему соседу, для перевода.

Статья вышла в одном из номеров журнала “АРХИСЛОВО”. А перевод появился в сборнике “Всегалактический день технопоэзии” с комментариями Фил Олога.

Вот как выглядел перевод:

Это я, Универсальный
Альфа-Кибер Мойдодыр,
Я реально-моментальный,
Мое имя — “Богатырь”,
Самый главный УМЫВАЛЬНИК,
Малых Киберов начальник…
……………….
И, включивши медный ВАЗ,
Дал сигнал КИБЕРААС,
И, помехи создавая,
Терлись с треском, проявляя
Отрицательные свойства,
Контакт-электроустройства
Для очистки Рубиновых тазеров…

“Конечно, — писал ниже Фил Олог, — перевод не может донести всей сочности старинного текста, но он дает нам представление, может быть, об одном из первых произведений технопоэзии. Вот откуда могло пойти это процветающее ныне направление литературы. От седых рубежей двадцатого и двадцать первого! Многое между строчками говорит о том, что технопоэзия уже тогда преобладала над всем остальным.

А ведь это очень важный вывод о величайшем с древнейших времен единстве Техники и Лирики…”

Д.БИЛЕНКИН ГОЛОС В ХРАМЕ

На них были тяжелые, пышные одежды, гирлянды желтых цветов, и, если бы не стража с копьями, можно было подумать, что двое землян возглавляют торжественное шествие.

Плоские крыши, галереи, улицы были запружены одетой в лохмотья толпой, шевелящейся, грозно гудящей, словно рой встревоженных пчел. У Шайгина почему-то не вырвали из ушей кристаллики транслятора, и он понимал все, что кричали, выли, орали эти человекоподобные существа:

— Жертва священному Храму! Кровь и Голос! Кровь… праздник… голос… победа!

Сипло гудели трубы, бухали барабаны. Процессия медленно двигалась к Храму, сверкающая башня которого уже виднелась вдали. Люди знали, что там их ждет смерть, а перед ней — долгие истязания во славу какой-то непонятной и чудовищной религии. Толпа знала его еще лучше и ликовала, неистовствовала, возносила хвалу Храму и Голосу, которые даровали им столь волнующий праздник.

Шайгина мутило от омерзения. Ужасной казалась не смерть и даже не страдания, а то, что их, звездолетчиков и ученых, будут хладнокровно и радостно пытать безмозглые фанатики, тупо верящие тем не менее в свою разумность.

Порывы ветра вздували темные одежды шагающих рядом жрецов, и каждый раз людей окатывал тошнотворный запах грязного, сального тела. Вот эти самые лоснящиеся от пота руки, эти крючковатые пальцы с черными ногтями, дрожа от сладострастия, будут вскоре жечь их раскаленным железом, пронизывая мозг безумной болью.