Мир, где тебя нет (СИ)

— Устраиваюсь с удобством, — по голосу Диана угадала, что Демиан улыбнулся. — У вас очень уютная постель, сударыня.

Она ответно улыбнулась; слова Демиана немного ослабили оковы ожидания, подошедшего к последнему пределу, сомкнувшиеся на её сердце. Она увидела, как белеет полотно рубашки Магистра. Он лёг с ней бок о бок, так, что можно было почувствовать исходящее от его тела тепло. И в этот самый миг таким неудобным показалось платье со шнуровкой на спине, которую она не распустила, отослав Йолль. Прежде, вся во власти ожидания, Диана не ощущала неудобства, а теперь просто не осмелилась бы просить Магистра исполнить работу камеристки. Темнота и уединение действовали на неё магнетически, диктуя вполне определённый призыв: приблизиться к ждущему теплу рядом, отыскать во тьме его губы и позволить случиться тому, чего они оба хотели.

Диана с усилием избавилась от наваждения. Это была бы достойная сожаления любовь двоих увечных, попытка запаять друг другом пробоину, вытягивающую тепло из их нарушенных душ.

Рука Демиана обняла её и привлекла — со всеми её богатствами и уязвимой неполнотой, с решимостью и метаниями — к льняному теплу рубашки, к жару, волнами наплывающему сквозь ткань, к запаху: полыни, железа и ещё чего-то, едва уловимого, к его запаху. Зрячий в сгустившейся тьме, он нашёл её неподвижную от растерянности ладонь и, переплетя их пальцы, опустил себе на грудь.

Диана ощутила знакомое в вороте рубахи — резной, из дерева, знак Хозяйки на кожаном гайтане, мягко выделанном временем. Когда-то угловатые, линии амулета также сгладились, вещицу годами носили, не снимая. Едва ли как символ веры — как память. К безнадзорному, впроголодь, детству у Демиана было больше признательности, чем к древнему величию истинного родства, поставившего на нём отметину, как клеймом ставит кат.

Под амулетом мерно вздымалось и опадало, билось и шумело, как целый океан — и так же завораживающе-пугающе, и потому в своих тактильных ощущениях Диана сосредоточилась единственно на деревянной вещице. Она плотно смежила веки, проклиная себя за трусость.

— Вы верите мне?

Демиан гладил её по руке, закостеневшей, сжатой, как она вся. Пальцы, привычные к мечу и поводьям, касались её, как тогда, в конце лета, касались гитарных струн — будто бы вопрошающе, но с такой спокойной, необоримой властью, что невозможно было ответить иначе как "да". С Дианы словно сорвали одежду и провели по всей поверхности кожи незримым крылом. Она содрогнулась всем телом и обессиленно вытянулась рядом с ним, уткнувшись лицом в плечо.

"Верю. Без остатка".

...Не стало ни замков, ни засовов, ни самой двери, которую он тщетно пытался выломать. Просто он остался наедине со своей памятью, и она обрушилась на него, как вода, которую более не удерживает плотина. И слабый человеческий разум мог податься непоправимо, не в состоянии осмыслить бездну лет, растраченных в безвременье.

Но Демиан сумел выплыть из-под накрывшего вала, пересилить ужас осознания. Ему ещё предстояло осмыслить опыт души, насильственно отчуждённой от тела. За первым сокрушительным валом следовали иные волны, опрокидывая — вспять, глубже... в прошлое, в то прошлое, которое он должен был узнать. Волны памяти относили его разум всё дальше от распростёртого на спине тела, и даже теперь он не мог не думать о той, с кем и ради кого начал это странствие, без которой оно бы не случилось.

В каждой волне: образы, имена, земли, обрывки фраз, эхо голосов, отзвуки чувств. Краски насыщались цветом, призраки наливались жизнью. Голоса уже не шептали — гремели, наделённые интонациями, тембром. Он словно бы раздваивался, переставая понимать, кто он?

Кто он? Демиан? или Аваллар? Первый Магистр, заложивший камни в основании Теллариона и Сантаны, создавший законы? Или последний Магистр, последняя надежда закатной державы? Его закружил чудовищный водоворот; рассудок мутился. Но мысль о ней... о ней...

Он собрал себя заново, сметал на живую нитку. Шрамов прибавилось, но теперь, с этими шрамами, он был целый, и вся его душа наконец принадлежала ему, пусть исковерканная, но тоже целая, не один осколок, оставленный ему богами — лишь бы дышал.

Девушка слабо пошевелилась рядом — или ему только почудилось; она была точно мёртвая. Демиан приподнялся на локте, странно, точно впервые ощущая собственное тело. Провёл ладонью по её замершему лицу.

Она плакала, без голоса, без дыхания, едва ли замечая слёзы, что истекали из самой её души, минуя тело. Чьи то были слёзы? Дианы? Сантаны? Всех тех, кого он не знал, женщин, которыми она рождалась и умирала, пока его душа была насильственно отлучена от пути перерождений?

Она распахнула глаза, лучистые даже в самом тёмном предрассветном сумраке. Глаза её не плакали, а словно украшались той влагой, что прочертила блестящие дорожки на её щеках.

— Dole rae antera-lo tea, — прошептал он на языке, который был когда-то родным для них обоих. — Как я мог забыть тебя...

— Лар, — сказала она, позвав из самого сердца своей сути. — Лар... единственный мой.