Милый Ханс, дорогой Пётр

– Да, – только кивнула она уцелевшей чалмой. И догадалась: – А это вот что ночью они как раз свои испытания? Ну, плановые? На четвертом?

– Как раз.

Все посреди комнаты стояла, ни с места.

– И не объявляют ничего, смотри, все в молчанку! А ты это откуда, Валик, секреты? По линии своей по партийной?

– По линии, да.

Засмеялась она:

– Кривая линия какая! В женскую общагу занесло! – И закричала: – Нет! Валик! Ты думай, чего говоришь! Головой своей! Облучился, правда, что ли? Мозги расплавились? Да не может! Не бывает! Нет!

Ведь если не выговорить было, так уж и поверить тем более. И на койку села, ладонями закрылась.

– Боже мой!

Словам не верила, только лицу его.

– Валик, с ума не сходи, я сойду!

И сошла, всё. По комнате металась.

– Деньги! Так! Есть! Паспорт найти еще, паспорт!

И полетело время у них одинаково, секунды скомканные. У нее, может, быстрей еще. Бегала по комнате чуть не голая, он не отворачивался. Забыли, что женщина с мужчиной.

– Скорей, Вера! Давай! Скорей!

Собралась и встала перед ним:

– Нет паспорта! Нигде нет! И чего теперь? Как?

Кабыш улыбнулся криво:

– Полотенце зато на голове!

* * *

И в коридор они вырвались, побежали. А там на пути женщины заставой встали, поджидали.

– А, попались! Это куда это вы? Какие-то не такие!

И пробивались Кабыш с Верой с лицами ожесточенными, локтями всё да кулаками, и стражники их нежные охали обиженно. Но любопытство сильнее всё равно было.

– Валик! Верочка! А чего такое? Вдруг вместе вы?

И вслед еще одна прокричала:

– Верок, а что сменами махнулись, не забыла? Ты смотри там, в ночь тебе!

На улице за руку ее он на буксире потащил, локомотивом сам.

– Нажмем! Провозились! Давай!

Спросила, сзади каблуками цокала:

– Валик, правда, а чего ты ко мне вдруг?

И пробурчал Кабыш:

– Сам не знаю!

Прохожие шли уже, в выходной не спешили. Семействами целыми, с детьми. И на парочку, с утра резвую, оглядывались, удивляясь. А кто и отскакивал вовремя, чтоб под ноги не попасть, под копыта. Ведь правда затоптать могли, без дороги мчались, напролом.

Но оказалось, человек еще с ними рядом бежит, и не заметили.

– Валера, – стал он хвастаться, – ты смотри на меня! Нет, смотри какой! Сам не верю! Пан спортсмен!

Рта, глупый, не закрывал в трениках своих растянутых.

– Вот решил: сейчас или никогда! Утро! Воздух! Ложкой хоть! Морально-волевые, Валера!

Сворачивали, отвязаться не могли. Только ходу за ними прибавлял, спаррингу радуясь:

– Валера, ты там это, на ушко Петровичу, если что! Уж я так и этак! Хор с Заречья на праздник, а расселять куда? И ребята все хорошие, комсомольцы, так уж голову обломал!

В рощицу с мостовой побежали, сквозь кусты напрямик. И отстал спортсмен, по ухабам поостерегся.

И Вера задыхалась уже:

– Валик, не могу я! Всё, всё!

– Поезд! В обрез совсем!

И тут за деревьями с пригорка реактор увидели. Будто сам к ним придвинулся, без ног шагнул вдруг. И все ухал недовольно, дымом черным плевался в ясный день.

Встали Кабыш с Верой и стояли завороженно, без движения. И, спотыкаясь, с пригорка помчались. Покатились, кусты ломая.

На дорогу выбрались и опять бежали. Только Вера теперь вдруг быстрей него была, за руку сама тащила. И обернулась когда, увидел Кабыш близко ужас в глазах, губы дрожали.

– Валик, Валик!

Целовал, оторваться не мог. Сцепились посреди улицы, а расцепиться никак уже. И стояли, обо всем позабыв.

– Надо было, чтобы грохнуло! – прошептала Вера. И засмеялась: он все не отпускал. – Поезд, Валик!

Бегом снова. Марш-бросок еще последний. За углом площадь открылась, двухэтажное здание вокзала.

И кончилось вдруг все, что началось только. Потому что споткнулась Вера и встала.

– Каблук!

– Что?

– Каблук сломала!

Кабыш посреди площади закричал:

– Да что ж ты в них, догадалась!

– Они выходные мои!

– Так я и говорю!

Она тоже закричала:

– Так выходной сегодня, нет?

Кабыш опять ее схватил:

– Да босиком! Поезд! Верка! Всё!

– Сейчас, Валик, ага! – все кивала Вера, а сама ни с места, еще упиралась. И, руку даже вырвав, каблук свой подняла, без толку прилаживать стала.

И поезд лязгнул близко где-то, двинулся, всё. Проводники невидимые дверьми захлопали. И загудели под вагонами рельсы.

Стояли. Вера лицо ладонями прикрывала на свой манер.

– Ладно, – сказал Кабыш.

Надо было еще утешать.

– Ну чего ты, чего?

– Что ты меня не бросил.

– Так хорошо, нет?

Она всхлипнула:

– Мог ведь сам!

– А я думал, туфли жалко, – сказал Кабыш.

Сразу ладони от лица отняла:

– Валик, я что подумала, слышишь?

– Что подумала?

– А Томка сегодня с утра как раз, в универмаг импорт завезли, лодочки румынские, как?

– Да.

– Что – да?

– Идем.

– Нет, правда, а дальше как же мы, когда вот без ног я, смотри, босая? Что, нет, Валик?

Шли уже, шли. Но еще проверила:

– И куда мы?

– К Томке.

Получилось, сам и повел босиком, только в сторону другую. И слезы высохли, как не было.

* * *

И мерила лодочки эти, пару за парой, и всё не то да не так ей, с ума сошла. Еще обязательно со стула вставала, Кабышу демонстрировала, и он всякий раз подмигивал одобрительно. Томка с коробками туда-сюда скакала, с ног уже сбилась, подружке стараясь угодить. И очередь роптала напрасно.