Милый Ханс, дорогой Пётр

А еще человек такой же к проходной по территории рвался, Кабыш в полутьме разглядел. Так вместе парочкой в ворота за пределы и вылетели. И засмеялся секретарь, когда инструктор его на шоссе настиг:

– Коммунисты, вперед! Что, нет, Валерка?

И только хода еще прибавил, скорость переключил.

– Кабыш, чего такое вообще происходит, я уже без понятия!

Бежали. Друг за дружкой еле поспевали. Закричал секретарь:

– А я ж там был наверху. На самом-самом. На блоке спецхимии аж! Маловичко погнал, так, нет? И я, Валерка… я в реактор с высоты заглянул, ну, в пасть ему разбитую! Атому, считай, в душу!

Выдохлись, всё. Шагом пошли. Но шоссе вильнуло, и Кабыш за спутника прятаться стал на манер Маловичко, не стеснялся. Это реактор напрямую опять простреливал, в чем все дело.

Не замечал секретарь, волновался все сильней.

– Хана реактору, как дважды два. Но меня ведь потянуло, Кабыш, что интересно… ну, в пасть ему прыгнуть, веришь, нет? Так вот раз – и солдатиком! Вдруг прямо очень!

Еще дорога повернула, и инструктор в безопасности метаться перестал. Мимо пруда-охладителя они опять, мимо канала с берегами мощеными, и рассвет в воде уже блестел.

И секретарь с верхотуры своей адской спустился, вперед посмотрел, в жизнь.

– Делаем чего? Это рвать из города надо, Валерка, чем быстрей. Сейчас вот прямо без остановки!

Но мысли другие уже азартно страх теснили, подмигивать вдруг он стал заговорщицки:

– Это получается, и Маловичко хана, так? Так или нет? Валерка, а кто атом в обкоме курировал, кто? Вот! И всё, пошла теперь чехарда? И вошки запрыгали, мы! Ну, эти туда-сюда перемещения, сверху вниз и в обратную, главное, сторону, сечешь? Ты сечешь?

Что-то он еще прикидывал про себя дальновидно – и прикинул, явно духом совсем воспряв:

– Нет, Кабыш, не сдаемся! Утром ко мне! Заметано! – И удивился, увидел вдруг: – Так утро уже, елки!

И свет все приходил с началом дня, только лицо Сергея Петровича не розовело никак, темным оставалось. Мощный был загар, до смуглоты, и с отливом даже бурым, ядерный.

– Чего, Валерка? – выдохнул секретарь, потому что отпрянул от него Кабыш, бездна сразу пролегла.

И стоял Сергей Петрович негром среди дня, губы всё шевелились.

– А чего, чего? Нет, чего ты?

Силы разом вдруг ушли, пошатнулся он, и кашель долгий придушил. И всё, уже сам по себе секретарь стал, ничего не замечал, и никто ему больше не нужен был. В сторонку попятился, и рвота пополам согнула, наизнанку себя выворачивал.

Кашель Сергея Петровича долго еще инструктор за спиной слышал. У него сил прибавилось только, будто у начальника последние забрал. И ноги хитрые опять бежали, всё бежали и кренделя выделывали, когда за людей по пути хватался, прячась. И женщина какая-то заверещала в его объятиях.

Рыбаки с мест своих насиженных оглядывались, не понимали. Они сидели как сидели, за всю ночь и не сдвинулись, в берег вместе с удочками вросли.

И осветило солнце улицы-стрелы, домов панели в геометрии строгой. И вспыхнул впереди ярко наукоград, новенький, как с иголочки весь.

* * *

Ход ночной такой набрал, что уж и не затормозить, казалось, было, не остановиться совсем. Но жизнь стреножила с утра, повязала мелочно, никуда не делся. В общежитии в комнату постучал:

– А Вера где?

– В душе.

– А душ?

– Направо.

– Это от меня направо, как?

Соседка с койки подмигнула лихо:

– Налево иди, не ошибешься!

И как путы на ногах, всё. По коридору Кабыш поплелся и возле женской душевой часовым встал, а купальщицы распаренные из дверей навстречу шли и шли. Удивлялись и халатики без спешки запахивали:

– Кабыш Валик! Ты маньяк!

И вот одну распаренную такую схватил он сразу, только высунулась. Ничем непримечательна была, в халатике тоже и с чалмой из полотенца еще на голове. По коридору поволок ее молча, опомниться не дал. И бежала женщина рядом, спотыкаясь и таращась, как он.

В комнате сказал, когда вернулись:

– Ты это… ты быстро. Одевайся. Быстро.

И сам раздевать стал, наоборот. Это он, как мог, помочь пытался. Потому что совсем от напора такого растерялась и без движения стояла. И даже сама к нему подалась покорно, показалось. Затрещал халатик несчастный в руках неуклюжих, и соседка из комнаты выскочила, среагировала.

Тискал все жертву инструктор, сам уже не знал, чего хочет, запутался. Но опомнилась женщина, в грудь кулачком его яростно ткнула, за слабость свою мстя:

– Кабыш, ты чего? Нет, это чего вообще такое? С граблями своими! Ну-ка, юмора не поняла! Да ты откуда вдруг взялся?

Еще синяки разглядела у себя на локтях и, всхлипнув, сама на него набросилась, молотила бессильно. Он и не загораживался, не имело значения.

– Давай. Поезд сейчас.

Она передразнила:

– Вот сейчас прямо?

– Да. Быстро. На вокзал.

– Ой, бегу. И куда ты меня?

Смеялась – и перестала вдруг испуганно. Потому что отразилось его лицо в ее лице.

– Валик, что? Ну, говори? Что?

Вытянул из себя:

– Реактор грохнул.

– Реактор?

Нет, не выговорить было.

– Он совсем грохнул. Ночью. Да. Взрыв. Атомный взрыв.

Не поняла женщина, совсем растерялась:

– И чего?

– Радиация. Ты собирайся. Чем скорей.