Милый Ханс, дорогой Пётр

Пианист играл в свое удовольствие. Он сидел почти нагишом, в трусах, глядя в одну точку. Немузыкальные его руки были, однако, быстры, крепкие толстые пальцы нежно касались клавиш. Мучая инструмент, он и сам страдал, хоть и неказисто, но прекрасно. Блаженствуя, он не видел ничего. Не увидел и головы с приметной лысиной, возникшей в окне, не почувствовал на себе горячего взгляда.

Потом выскочил из дома с ракеткой, стал приседать, подпрыгивать на лужайке. Делал взмахи, шумно дышал. Размявшись, потрусил к калитке мимо малинника, где притаился, лакомясь ягодами, незваный гость.

За калиткой седоватый атлет прибавил скорость, побежал, наращивая темп, по поселку, сворачивая в тенистые улочки, и вот влетел на обнесенный сеткой корт и замер, сгруппировавшись, на линии.

Дожидавшийся его партнер сказал:

– Семак переметнулся. Доброе утро.

– Не очень-то доброе.

– От вас к нам. С идеями.

– Вот как.

– Получите в уголок от перебежчика Семака!

Взмахнув ракеткой, партнер запустил мячик в угол площадки, как и было обещано.

– А это вам от художественного совета! Горячий привет. Получите! Воробьев щипал профессора, но колокол звонит по вас! Воробьев копает под репертуар. В уголок от Воробьева, ну-ка!

Партнер бил слева и справа, комментируя удары. Тот, кому все это было предназначено, покряхтывая, бегал по площадке. Удары он отражал, слова улавливал. Такая шла игра.

– Крученый вам от оппозиции, берегитесь! Свечу от поджавших хвост единомышленников, ха-ха! Проголосовали единогласно. Профессор поднял ручонки. Морщась. Обе!

– И вы для конспирации?

– Ирония неуместна. Воробьев все равно косится.

– Мужайтесь, Штирлиц. Обменяем вас на Семака при случае.

– Вы считаете, мы, я и Семак, одно и то же?

Последовал ответ:

– Не скажите. Ваш коллега музыкант.

Партнер слегка растерялся, даже, не среагировав, пропустил удар. На мгновение он забыл об игре.

– Сложный вопрос, Павел Сергеич, кто музыкант, кто нет. А?

– Пожалуй.

– Не будем отвлекаться. Получите-ка от профессора! Пожалуйста. От самого профессора!

И партнер, поправив очки на носу, опять взмахнул ракеткой. Бил изо всех сил, вложив в удар обиду. Мячик улетел в сторону, за ограду.

– В честь профессора! – засмеялся партнер, и они ушли с корта, стали искать пропавший мячик. Ползали на четвереньках среди кустарника, шарили в траве. Тут раздался голос:

– Холодно, ребята. Очень холодно!

Человек в шляпе, в возрасте, с виду пенсионер, сидел поодаль на скамейке и, глядя на их поиски, улыбался непонятно. Обрадовался, когда они пошли к нему.

– Теплее, уже теплее!.. А то замерз. Еще теплее! Жарко!

Теннисисты приблизились, встали в ожидании. Пенсионер их разглядывал, все радовался неизвестно чему.

– Жарко, ребята! Ой, жарко! Горячо!

Мячик при этом был у него в руках. Он негромко сказал:

– Возьми, на. Отбери, Шакал.

И уже громче:

– Шакал! Ты оглох?

К кому это относилось? Партнеры застыли в недоумении. А дальше произошло уж совсем необъяснимое.

– Смирно! Стоять смирно, Шакал! – прокричал пенсионер и, вскочив, полез обниматься. Он повис на Павле Сергеевиче, который вдруг будто одеревенел и впрямь вытянулся по команде. “Соскучился, веришь – нет? Вспоминал! А ты вспоминал?” – шептал старик со слезами на глазах. Павел Сергеевич очнулся, стал робко его отторгать… Другой теннисист был растерян не меньше, все поправлял очки и искал объяснения, и объяснение в конце концов нашлось:

– Опохмелился, шляпа! С утра пораньше, ай-ай-ай!

И академического вида очкарик со знанием дела выкрутил “шляпе” за спину руку, и в долю секунды все стало, как было: пенсионер снова сидел на скамейке, а партнеры, завладев мячиком, отправились на корт.

– Ты отдыхай, папаша. Не позорь седины. Поспи!

Это очкарик сказал на прощание пенсионеру. И – партнеру:

– Шакал? Я не ослышался?

– Именно так. Шакал.

– Не подходит вам. Зря он!

– Пьяный.

– Нелепо. Неактуально, я бы сказал.

“Но симптоматично!” – это очкарик сказал сам себе, пробормотал. И упал: отражая удар соперника, оступился. И теперь лежал, схватившись за ногу.

Партнер помог ему подняться. Игра была закончена. Очкарик с гримасой на лице поковылял к выходу. Обернувшись на пустую скамейку, процедил: “Сглазил, сука!” И ушел с корта.

И опять спускался с крыльца, пересекал двор. Теперь шагал степенно, в костюме, при галстуке, за калиткой уже урчал мотор, подъезжала машина. Вышел со двора, машина подкатила минута в минуту. Павел Сергеевич опустился на сиденье рядом с водителем. Поехали.

Уже выбрались с проселка на шоссе, и тут Павел Сергеевич жестом велел водителю остановиться. На обочине стоял с поднятой рукой пешеход.

– Возьмем, – сказал Павел Сергеевич.

– Кого? – не понял водитель.

– Старого человека.

– Да ну, ханыга, только сиденье перемажет, – проворчал водитель, но тут же, услужливо кивнув, затормозил.

Старик проскользнул в машину. Сидел тихо, как мышь, о нем забыли. Когда въехали в город, Павел Сергеевич сказал водителю:

– Останови! Стоп.

Машина причалила к тротуару.

– Вылезай. Пусти меня за руль.