Миллениум

— Все уже были в курсе, и папа с мамой настаивали, чтобы я приехала в Иркутск на каникулы. У наших знакомых был домик прямо на озере Байкал — мы там часто отдыхали и летом, и зимой. Я купалась в океане счастья, не подозревая, что вскоре лишусь и родителей, и дома, и мужа. Я записалась на все курсы, занималась йогой для беременных, гуляла, питалась исключительно с рынка. Вряд ли какая-то мамаша создавала своему ребёнку более комфортные условия. Но в ту проклятую субботу, шестого декабря, блаженство закончилось. Счастье сгорело вместе с домом, и мой сын, наверное, получил эмоциональный шок. Я даже боялась потерять его — прямо с зачётной сессии меня увезли в больницу с угрозой. Я думала только об одном — почему этот проклятый «Ан» свалился именно на наш дом, где жили порядочные, нормальные люди? Не на колонию, не на какой-нибудь воровской особняк, не в тайгу, наконец? Кто выбрал для уничтожения конкретно это здание? Вполне вероятно, что я тронулась умом, не знаю. Жила, как в бреду, и думала только о родителях. В тех скрючившихся обгорелых трупах, которые мне предъявили, я не смогла их опознать, и отчаянно надеялась на чудо. Но чуда не произошло. Более того, мой статус в семье Рубецких резко понизился. Я наивно надеялась, что свёкор и свекровь, понимая моё состояние, постараются смягчить удар, в какой-то степени заменят родителей. Молоденькая беременная девочка, отличница, как раньше говорили, гогочка, не сделавшая им ничего плохого… Они ведь подарили мне на свадьбу кабинетный рояль, который так и остался на Первом Муринском! Очень просили играть классику, хвастались перед своими знакомыми светским воспитанием невестки. Создавалось впечатление, что они любят меня больше, чем Феликса. Но ведь мой папа не занимал какой-то высокой должности; адвокат Рубецкий был куда богаче него. Поэтому заподозрить корысть, расчёт я не могла. Какая муха их укусила, не знаю…

Валерия съёжилась в кресле, обнимая себя руками за плечи. Глаза её лихорадочно блестели, и Артур забеспокоился, решив, что у неё снова поползла температура. Но он не прерывал исповедь, которой так долго и упорно добивался.

— Рубецкие вели себя так, словно я им мешала. С каждым днём их отношение делалось холоднее, высокомернее. Скандалов не было, и внешне всё выглядело вполне пристойно. Но мне очень хотелось обратно в общежитие, к девчонкам, на свою старую кровать. Пусть там клопы, тараканы, сломанный душ и вонючая кухня, но оставаться с Рубецкими я не могла. Да, другая бы стерпела, стиснула зубы, подлизалась к свекрови, чтобы прописаться в эти комнаты и стать там полновластным жильцом. А я не уходила только из-за ребёнка. Боялась, что быт в общежитии пагубно повлияет на его здоровье. Да и куда принести кроху из роддома? Комнату не дадут, комендант всю свободную площадь сдаёт приезжим. Не спать же Вадику в чемодане, на самом деле! Потом я поняла, что Рубецкие считали меня наглой провинциалкой, поставившей себе цель закрепиться в Питере. До катастрофы в Иркутске они соблюдали приличия, потому что папа никогда не дал бы меня в обиду. При случае он мог, грубо говоря, и морду набить. Мы с мамой за ним жили, как за каменной стеной. Таких мужчин сейчас очень мало, но лётчик не мог быть иным. Вадим Леонов раз пять был на волосок от гибели, но всё же оставался в живых сам, спасал других. А вот его никто не смог спасти — ни Бог, ни люди. Авиаотряд выделил на похороны жалкие крохи, иркутская администрация тоже не шибко расщедрилась. Кое-какие деньги я получила из федеральных структур, но очень быстро их прожила. Надо было существовать самой и готовиться к рождению сына. Просить что-то у Рубецких не поворачивался язык. Артур Русланович, я не пытаюсь вас разжалобить, склонить на свою сторону, поймите! Рассказываю о том, что действительно происходило. Мне не к кому было прислониться, выплакаться всласть, а потому приходилось подолгу засиживаться у девчонок — в комнате или в столовой. Свекровь по возвращении начинала читать нотации, говорила, чтобы я определялась со своим местом жительства. На её лице читалось следующее: «Деваться тебе некуда, поэтому проглотишь любую обиду. А уйдёшь — скатертью дорога!». Я заметила, что мать Феликса похудела, постарела, стала сварливой и несправедливой, часто срывалась. Доставалось главным образом мне, а мужчин она берегла. Феликс начал шататься по клубам и саунам, Станислав Эдмундович, кажется, завёл себе любовницу. Во всяком случае, он стал очень поздно возвращаться со службы. Оправдывался тем, что нужно присутствовать при ночных допросах. А виновата, как всегда, невестка…

— А потом муж ударил вас по лицу? — спросил Артур и наконец, взял чашку с остывшим кофе. Пробовать дальневосточные блюда почему-то не хотелось, по крайней мере, в данный момент. — И это стало последней каплей? По крайней мере, так мне представили картину ваши подруги.

— Всё верно представили.

Валерия опустила длинные ресницы и убрала со лба прядь волос. Она и сейчас девочка, гогочка, не смотря на то, что пережила. Нежная роза, выставившая для защиты шипы.