Миллениум

— Где я? — жалобно спросил Павлов, пропустив мимо ушей упоминание о каком-то "Аврелии" и "точке сброса". Последнее, что он успел запомнить, это — прощание с Березкой, полет сквозь черную бездну, падение на рельсы, огни и шум приближающегося поезда, скрежет тормозов, удар, отбросивший его на несколько метров в сторону насыпи, и провал в памяти…

— Однако, как вас торкнуло! — услышал он чей-то голос и, обернувшись, увидел еще одного незнакомого молодого человека, но уже азиатской внешности, — то ли таджик, то ли узбек. Незнакомец сидел на кровати и подбрасывал и ловил, как мячик, бумажный конус. На нем был синий хлопчатобумажный халат с белыми звездами, а на голове тюбетейка.

— Какое сегодня число, месяц и год? — взмолился Павлов.

— Двадцать второе июня тысяча девятьсот девяностого года, — сообщил незнакомец, назвавший себя Сапрыкиным.

— Солнцеворот! Вот оно что! И все же, где я? В Москве, Новосибирске, на том свете? — воскликнул Павлов, радуясь тому, что он жив и даже не покалечен, и находится в больнице, а не в таежной глуши в дебрях исторических времен.

— Я, кажется, все понял! Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, — торопливо заговорил молодой человек, представившийся Сапрыкиным, и, понизив голос до шепота, сообщил: Вы в Москве в Институте судебно-медицинской экспертизы имени Сербского.

— Боже ты мой! Неужели я что-то натворил? — с ужасом подумал Павлов и на всякий случай спросил: Давно?

— Всего лишь пятый день. Вас освидетельствуют на наличие шизофрении, и я советую вам не рассказывать никому, и особенно врачам, о том, где вы были и что вы делали до того, как я вас разбудил, — участливо посоветовал Сапрыкин.

— Я заблудился во времени…,- начал было рассказывать о себе Павлов, но осекся, заметив, что, разбудивший его молодой человек делает ему знак, приложив указательный палец к губам.

— Я не сумасшедший! — в отчаянии хотел закричать Павлов, и, вдруг, почувствовал, что горло его перехватил спазм.

— Я не сумасшедший, — тихо сказал он, перейдя на шепот.

— Мы вас поздравляем, но вынуждены огорчить: мы — сумасшедшие. Я — Заратустра, а мой товарищ по несчастью — Фридрих Карлович Ницше, — на полном серьезе сообщил молодой человек азиатской внешности.

— Где Ницше? — удивился Павлов.

— Я — Ницше, — сказал Сапрыкин и поспешил уточнить: Прозвище у меня такое.

Молодой человек, назвавшийся Заратустрой, отложил в сторону бумажный конус, встал со своей койки, подошел к Павлову и протянул правую руку, желая скрепить знакомство мужским рукопожатием.

Павлов с опаской пожал протянутую ему руку, и, не отдавая себе отчета, представился:

— Тезей-хан. Старший сын императора джурджени Агесилай-хана IV, царь независимого городского поселения Эльдорадо.

Тут до Павлова дошло, что, возможно, он не прав, в смысле идентичности, и спросил у своих новых знакомых, где он мог бы посмотреться в зеркало. Сапрыкин, он же — Ницше, показал ему на дверь в туалет.

В зеркале, которое висело над раковиной, к его неописуемой радости отразилось его собственное лицо, правда, немного помятое и заросшее щетиной. На вид ему можно было дать лет 30–35, а может быть и меньше. Из этого следовало, что его существование в облике Тибула Храброго из племени орландов и Тезей-хана из семьи императора джурджени осталось в прошлом. Или это было иллюзией, в которой он, страшно поверить, пребывал двенадцать лет под воздействием гипноза? Или не гипноза, а, например, сильнодействующего наркотика? Только от этой мысли можно было сразу свихнуться, но Павлов взял себя в руки. Вернувшись в палату, он заметил в изголовии своей койки, развешенные постиранные трусы, майку и полотенце и спросил соседа Сапрыкина, его ли это вещи. Получив утвердительный ответ, он решил помыться и сменить нижнее белье.

Приняв холодный душ, он почувствовал прилив сил, успокоился и пришел к выводу, что ему следует немедленно заявить о себе, сегодня же связаться с родственниками, а завтра с утра позвонить на работу и своему куратору из КГБ, разыскать через него Светлану Викторовну Оленину и капитана госбезопасности Цибикова. Он также подумал о том, что в самое ближайшее время неплохо было бы съездить в Новосибирск и навестить своих старых знакомых: Мерцалова, Фишмана и Ларису Николаевну Селезневу.

По окончанию водных процедур Павлов деловито прошелся по палате, заглянул в забитое гвоздями окно с видом на пустынный внутренний дворик с чахлыми деревцами и цветочными клумбами, подергал за ручку входной двери и убедился в том, что она заперта с внешней стороны. Затем он попытался разглядеть, что находится за тонированным стеклом большого оконного проема, выходящего в коридор, но ничего не увидел. Все это подтверждало, что он, скорее всего, находится в специализированном медицинском учреждении закрытого типа. Он прилег на свою койку и закрыл глаза, вспоминая тот злосчастный день, когда он пришел в гости к Аркадию Моисеевичу Фишману.

— Извините, вы из какого времени к нам пожаловали? — прервал его раздумья сосед, называющий себя Заратустрой.