Милюков

Свои выводы Павел Николаевич основывал не только на сведениях западных информационных агентств и печати, к которой относился критически, но и на беседах с теми, кто посетил Советскую Россию, и на письмах, в том числе с оказией переданных с родины и из соседних с ней стран. Эту корреспонденцию он считал особенно важной. Так, 17 октября 1920 года его бывший секретарь В. К. Коростовец сообщил из Варшавы в связи с советско-польской войной: «События здесь так головокружительно быстро сменяются… Мир, который казался немыслимым, вдруг стал фактом», — и дал собственное, крайне субъективное понимание причин подписания мира между Польшей и РСФСР. Осенью 1928 года Милюков получил письмо от анонимного автора с рассказом об экономических трудностях и политических репрессиях: «Чем длиннее очереди у хлебных магазинов, чем скуднее и скуднее ресурсы, тем энергичнее репрессии, тем строже и свирепее шпионаж и сыск»^{885}.

Павлу Николаевичу приходила масса писем от эмигрантов. Так, в 1921 году он в качестве редактора «правдивой газеты» получил письмо от группы офицеров из Белграда. «Многострадальное рядовое офицерство» с горечью сообщало, что в русских эмигрантских военных организациях царят «разлад и произвол», не подозревая, очевидно, что к этому времени Милюков стал выступать за роспуск российских военных организаций за рубежом. Подчас ему слали письма просто как «знаменитому эмигранту», не зная, чем именно он теперь занимается. В одном письме его называли председателем союза русских журналистов за границей, то есть наделяли статусом, который он не имел.

Уже упоминавшийся Коростовец, перебравшийся из Варшавы в Берлин, в 1930 году попытался намекнуть о предстоящих изменениях в высшем германском руководстве: «Решено, что нынешний МИД уходит и на его место назначат, вероятно… того, кто пил с нами чай». Кто имелся в виду, неизвестно, но информация оказалась неточной, ибо, хотя рейхсканцлер Генрих Брюнинг взял Министерство иностранных дел под личный контроль, министр Юлиус Куртиус сохранил пост.

Бывали случаи, когда к Милюкову обращались за помощью авантюристы, подобные «детям лейтенанта Шмидта», остроумно высмеянным Ильей Ильфом и Евгением Петровым в «Золотом теленке». Например, автор одного послания, начинавшегося с обращения «Господин Ф. Н. Милюков» (вероятно, он даже не знал имя адресата) и подписанного «Ал. Романов», выдавал себя за сына Николая II, который якобы чудом спасся во время расстрела царской семьи, скрывался у крестьян, а затем перешел иранскую границу в районе города Тавриза. При этом он не сообщал, как смог прожить с тяжелейшим генетическим заболеванием — гемофилией^{886}. Такого рода «мольбы о вспомоществовании», естественно, оставались без ответа.

Милюков всё более отдалялся от тех эмигрантских кругов, которые только и ждали часа, когда их «призовут под ружье», и которых высмеивал Дон Аминадо:

Живем. Скрипим. И медленно седеем.
Плетемся переулками Passy.
И скоро совершенно обалдеем
От способов спасения Руси.

В многочисленных устных и печатных выступлениях Павел Николаевич проводил мысль, что внешняя борьба против большевизма может незаметно превратиться в борьбу против России. При этом он использовал не только логические доводы, но и хорошо запоминающиеся эмоциональные сравнения. Так, он сравнил Россию со стеклянным домом: для уничтожения большевиков извне потребуется вначале разбить эту стеклянную оболочку, то есть разрушить Россию. Поэтому, делал он вывод, избавиться от большевизма можно только изнутри и на основе сохранения «завоеваний революции». В противовес осуждавшим революцию Милюков вновь и вновь внушал эмигрантской публике необходимость признавать ее «как факт и как право народа»^{887}.

По мере поступления информации о практическом осуществлении нэпа Милюков всё больше надеялся, что он будет дополнен постепенным ослаблением большевистской диктатуры, а в конечном счете восстановлением многопартийности.

Сложилась парадоксальная ситуация: большевистские власти явно отошли от классического положения марксизма об определяющей роли экономического базиса и вторичной роли политических и прочих надстроек; Милюков же, ранее в своих исторических трудах (особенно четко в «Очерках по истории русской культуры») предостерегавший от примитивного выведения политики и культуры из экономики, теперь возлагал неоправданные надежды на прямое воздействие экономической ситуации на характер политического режима.