Милюков

В связи с юбилеем были вновь изданы «Очерки по истории русской культуры». Юбилейный сборник статей появился и в Париже. В нем выступили не только те, кто сотрудничал в милюковской газете, но и некоторые деятели, отношения с которыми у Милюкова были напряженными, например А. Ф. Керенский: «Говоря о П. Н. Милюкове, я могу быть беспристрастным. В идеях он для меня спорен. В типе общественного работника — удивителен. Таким должен быть тот, кто хочет строить новое здание, высекать из камня новые формы. Долгая жизнь, направленная всегда к одной цели. Цель, которая подчиняет себе всю жизнь и в большом, и в малом. В большом и малом П. Н. Милюков подчиняет себя цели, которой служит: укреплению России, преобразованию в ней государственного строя. Тут главное не в идее, ибо много было и есть среди нас так же мыслящих, а в упорной воле к ее осуществлению. Никакие неудачи, личные поражения не могут оторвать П. Н. Милюкова от его идеи, не могут разбить его волю служить России. Его уверенность в правоте своего дела, может быть, иногда переходит в самоуверенность, но никогда минутная слабость от неудач не превращалась и не превращается у него в отчаяние»^{881}.

Банкет в честь юбиляра, на котором присутствовало около четырехсот человек, превратился в международное мероприятие. На нем, наряду с известными эмигрантами, выступали депутаты французского парламента, послы славянских и других государств. По словам Р. Г. Винавер, «ему очень приятно было, что юбилей его принял такие грандиозные размеры. Но радовался он не лично за себя: он видел в этом торжестве не признание своих личных заслуг, а признание той идеи, которой он служил всю свою жизнь»^{882}.

После многочисленных тостов юбиляр выступил с ответным словом, очень показательным для характеристики его личности.

Он понял, что организаторы торжеств явно перегнули палку, и произнес отнюдь не юбилейную, а сугубо деловую речь, посвященную его взглядам на связь исторического прошлого с перспективами развития России. «Говорят, что политик Милюков повредил Милюкову-историку, что ему нужно бросить политику и вернуться к научной работе», — произнес он и стал развивать мысль, что никогда не отделял одно занятие от другого, что историк может лучше осознать прошлое, если будет рассматривать его сквозь призму современных процессов, и, наоборот, «историк во мне всегда влиял на политика»^{883}.

Именно так ощущал Павел Николаевич связь двух своих основных занятий, не отдавая себе отчет в том, что оба остались в прошлом — теперь он был видным организатором прессы, ярким общественным деятелем, но не исследователем прошлого и не политическим деятелем, участвующим в решении судеб страны. Вряд ли Милюков еще надеялся на возвращение в Россию и возобновление активной государственной деятельности, однако сдаваться не желал ни в коем случае.

Через два года, 1 марта 1931-го, состоялся еще один юбилей — десятилетие работы Милюкова главным редактором «Последних новостей». Вновь эмигранты собрались на банкет, а вечный Дон Аминадо написал и прочитал на встрече целую поэму, посвященную этому событию. Начиналась она так:

Горит восток зарею новой…
Уже на Пляс Палэ-Бурбон
Седой, решительный, пунцовый,
Свои стопы направил он.

Завершалась поэма строками:

И от работы ежедневной
Освободясь на миг один,
С женою, с Анною Сергевной,
Сверкая холодом седин,
Слегка взволнованный, смущенный,
Друзей вниманием польщенный,
Старик пирует…^{884}

Главным направлением аналитической деятельности Милюкова стало теперь изучение основных тенденций эволюции советского строя, внутренней борьбы в руководстве СССР, установления единоличной власти Сталина, его политики, в основном внешней. Он рассматривал все эти проблемы с точки зрения национально-государственных интересов России.

В связи с этим он постепенно смягчал свои оценки большевистской системы, становился по отношению к ней значительно более лояльным, чем, например, Л. Д. Троцкий, который в изгнании яростно клеймил «перерождение» партии большевиков, «предательство» Сталина, возвышение «нового господствующего слоя», призывал к свержению сталинского режима и возвращению к «подлинному ленинизму», к «истинной» пролетарской диктатуре, которой на самом деле никогда не существовало.