Милюков

О 68-летнем Борисе Владимировиче Штюрмере было известно, что он, как и Питирим, вхож в круг Распутина, то есть с его назначением хитрый «старец» Григорий мог еще расширить свое влияние. Штюрмер был к тому времени одним из высших придворных сановников — обер-камергером, к государственной деятельности не имел ни призвания, ни способностей, и его назначение, которое действительно состоялось 20 января 1916 года, явно было добыто Распутиным у Александры Федоровны, а той — у императора.

Поскольку было понятно, что созывать Думу всё равно придется и исполнительной власти нужно будет иметь с ней дело, двор и правительство решили проконсультироваться с думскими представителями, естественно, избрав для этого прежде всего Милюкова, фактически возглавлявшего Прогрессивный блок.

Для прощупывания позиции Милюкова его пригласил министр внутренних дел Алексей Николаевич Хвостов. Встреча состоялась на следующий день после назначения премьером Штюрмера в доме товарища председателя Думы октябриста Сергея Тимофеевича Варун-Секрета, входившего в Прогрессивный блок. Считая встречу важной, Милюков составил подробную запись — по всей видимости, в тот же день, судя по точности формулировок и свежести восприятия^{531}.

Хвостов вначале попытался оказать давление на Милюкова, заявив, что вопрос о созыве Думы не будет решен, пока не выяснится, что с ее стороны не следует ожидать атак на Распутина. Высокомерно-пренебрежительно по отношению к императорскому фавориту Милюков, как и ожидалось, заявил, что у Думы имеются значительно более серьезные вопросы. Давая понять, что Дума не будет сосредоточиваться на личности главы правительства, Милюков перешел в атаку, заявив, что Дума начнет работу с того, чем занималась до каникул, — с вопроса о программе блока и создании «правительства общественного доверия».

Воспользовавшись упоминанием о блоке, Хвостов спросил, нельзя ли наладить более близкое сотрудничество между блоком и Штюрмером, и предложил устроить у премьера прием в честь руководства Думы. Пойдут ли кадеты на этот прием? Ведь пошла же Дума на раут, устроенный Горемыкиным. Милюков жестко ответил, что существует разница между январем 1915 года и январем 1916-го, что думское большинство поставило вопрос о «правительстве доверия», на прием к Штюрмеру представители его фракции не отправятся, а Дума будет ожидать решения капитальных вопросов, поставленных большинством.

Милюков воспринял отставку Горемыкина и образование нового правительства как победу Прогрессивного блока и слабость оппонентов, а потому вел себя наступательно, если не агрессивно. Не исключая возможности встречи со Штюрмером, он заявил Хвостову, что будет вести переговоры с премьером только от имени блока: «Если Штюрмер не имеет готового ответа на вопрос о блоке, то пусть не устраивает совещание с депутатами».

Пытаясь хотя бы в какой-то степени противостоять кадетскому напору, двор и правительство решили представить открытие краткосрочной сессии Думы как торжество единения монарха с народным представительством. 9 февраля, в день открытия Думы, Николай II прибыл в Таврический дворец. Это был единственный визит царя в Думу за всё время ее существования. На заседании он не присутствовал, но после молебна в его честь произнес небольшую речь перед окружившими его депутатами. Милюков стоял в стороне, речи не слышал и прочитать ее не смог, поскольку она не была опубликована. Лишь со слов коллег он узнал, что речь была бесцветной, но благожелательной к Думе.

Вслед за этим председатель Думы Родзянко сопроводил царя в Круглый зал дворца, где были собраны руководители фракций и другие члены так называемого сеньорен-конвента (совета старейшин) Думы. По всей видимости, думские лидеры считали, что их единственная встреча с императором будет способствовать повышению престижа народного представительства в глазах по крайней мере части общества. Монарх же пошел на эту встречу по совету приближенных, учитывая, что оппозиция имела фактическое большинство в Думе, правда, плохо спаянное, внутренне противоречивое, но всё же грозившее царизму опасными последствиями.

Милюков вспоминал встречу с царем: Родзянко «называл по имени каждого, и царь молча пожимал каждому руку. Мне это представление осталось памятно по маленькому эпизоду. Отойдя несколько шагов от нашей группы, Николай вдруг остановился, обернулся, и я почувствовал на себе его пристальный взгляд. Несколько мгновений я его выдерживал, затем неожиданно для себя… улыбнулся и опустил глаза. Помню, в эту минуту я почувствовал к нему жалость как к обреченному. Всё произошло так быстро, что никто этого никогда не заметил. Царь обернулся и вышел»^{532}.