Милюков

Сергей был значительно спокойнее и последовательнее. Когда началась война, он окончил краткосрочные офицерские курсы при Военно-пехотном училище в Одессе. Будущих офицеров воспитывали жестко. Сергей писал отцу: «Нас сразу поставили в положение нижних чинов, очевидно, чтобы потом ослабить всякую чувствительность, когда мы сами будем командовать»^{527}. Перед получением назначения в войска он приехал к родителям попрощаться и невзначай сказал отцу, что у него есть две возможности — отправиться на Дальний Восток или на юг. Было ясно, что первый вариант означал неучастие в боевых действиях, по крайней мере в ближайшее время, второй — немедленную фронтовую жизнь. Отец указал ему, «где была настоящая борьба»^{528}, то есть, по существу, упрекнул сына за колебания. Можно как угодно объяснять этот поступок — патриотизмом, заботой о собственной репутации, воспитательными эмоциями и т. п.; но, безусловно, сын сделал выбор, прислушавшись к его мнению.

С фронта Сергей успел прислать одно письмо, в котором восхищался своими подчиненными, учившими его азам военной науки. Вслед за этим поступило известие о его гибели: часть, в которой служил Сергей, после боев получила право на краткосрочный отдых, однако из-за наступления австро-германских войск в районе города Холм уже отправившиеся в тыл солдаты и офицеры были возвращены на боевые позиции. Генерал Владимир Александрович Ирманов, в корпусе которого служил молодой офицер, пытался противостоять наступлению, сам участвовал в штыковых контратаках, но все они оказались безуспешными. В одном из таких боев и погиб Сергей. «Никогда я не мог простить себе, что не посоветовал ему отправиться на Дальний Восток, — писал Милюков в мемуарах. — Это была одна из тех ран, которые не заживают… Она и сейчас сочится»^{529}.

Однако свои чувства Милюков прятал в самые дальние закоулки души, продолжая как ни в чем не бывало вести политическую деятельность. Скорее всего, это было наилучшее лекарство для заживления душевной раны.

Между тем в исполнительной власти резко усилились консервативные силы. Дошло до того, что Иван Григорьевич Щегловитов, в июне 1915 года уволенный с поста министра юстиции, но сохранивший полное доверие императора, назвал Манифест 17 октября 1905 года «потерянной грамотой» и предложил возвратиться к законосовещательной Думе. В целом, однако, правительство действовало более обходительно. В ноябре 1915 года должны были завершиться думские каникулы, однако под предлогом, что еще не завершено рассмотрение бюджета в комиссиях Думы, ее созыв был отложен императором на неопределенный срок.

Прогрессивный блок решил действовать обходным маневром. Используя свое влияние в комиссиях, руководимые Милюковым депутаты-кадеты добились к конце декабря завершения работы над бюджетом, о чем председатель Думы Родзянко доложил царю, попросив (фактически потребовав) немедленного созыва представительного органа. Несмотря на сопротивление премьера Горемыкина, под нажимом и думцев, и части министров император решил созвать Думу, но всего на пять дней и только для утверждения бюджета.

Милюков с тревогой и негодованием наблюдал, как в условиях войны, на фоне ухудшавшейся экономической ситуации, роста недовольства низов на самой вершине власти происходили позорные политические игры, возрастало влияние авантюриста Распутина, вплоть до назначения с его подачи министрами «фигур из оперетки». В фундаментальном труде по истории революции 1917 года Павел Николаевич писал: «Конфликт власти с народным представительством и с обществом превращался отныне в открытый разрыв. Испытав безрезультатно все мирные пути, общественная мысль получила толчок в ином направлении. Вначале тайно, а потом всё более открыто начала обсуждаться мысль о необходимости и неизбежности революционного исхода»^{530}. Однако нам представляется, что таким было не непосредственное, а последующее впечатление, навеянное исходом борьбы и вынужденной эмиграцией, тогда как в 1915 году Милюков еще не представлял себе и тем более не желал революционного решения проблем. Это было против всего его политического опыта, против всей его натуры. Выход из тяжелого кризиса, в который всё глубже погружалась страна, он всё еще видел в компромиссе.

Впрочем, сам он подчас принимал участие в политических играх во имя восстановления влияния Думы, а тем самым и его фракции и Прогрессивного блока в целом. Об одной из таких интриг Милюков рассказал в воспоминаниях. В середине января 1916 года к председателю Думы Родзянко приехал настоятель Александро-Невской лавры митрополит Питирим, известный близостью к Распутину, и «по секрету» сообщил, что в придворных кругах решено «стать в дружественное отношение» к Думе, а для этого устранить Горемыкина, заменив его Штюрмером.