Михаил Тверской

Среди многочисленных достопримечательностей Костромы Фёдоровская икона занимала особое место. Говорили, что это единственная чудотворная икона, оставшаяся в действующем храме. Уже самый храм, в котором поместили после долгих мытарств знаменитую икону, — церковь Воскресения на Дебре — вызывал уважение своей трёхсотлетней древностью и какой-то особой пряничной красотой. Спустившись по косогору вдоль узкого переулка, я приходил вечерами сюда, чтобы подышать старинными запахами, полюбоваться отблесками свечей на серебре и золоте окладов, погрузиться в радостный мир православного богослужения.

В сумраке низких папертей, с трёх сторон окружающих храм, теплились одинокие лампадки. В их трепетном свете можно было рассмотреть всевозможную церковную утварь, снесённую сюда из разорённых костромских церквей. А со стен смотрели темноликие святые и грозные ангелы Апокалипсиса.

Храм был практически двухэтажным. Снизу на паперть вела широкая лестница, на ступенях которой штатные нищие настойчиво взывали к сочувствию посетителей. А в самом храме словно забытые каким-то давним веком старушки дребезжащими голосами тянули акафист.

«Фёдоровская» помещалась под вызолоченной сенью на почётном месте справа, близ иконостаса. Обычно здесь стояла очередь желающих приложиться к святыне. Время покрыло знаменитую икону непроницаемой чернотой. И лишь силуэт Богородицы с младенцем, словно вырезанный из тьмы позолоченным окладом, сохранял свои благородные очертания. В этом сочетании сверкающего золотом оклада и глубокой, ночной черноты самой иконы было нечто древнее и грозное...

Реставраторы уверяют, что «Фёдоровская» — точнее, её лицевая сторона, ибо на обороте хорошо сохранился образ Параскевы Пятницы, — необратимо почернела и уже пропала как памятник живописи. Возможно, и так. Но как средоточие бесчисленного множества молитвенных обращений древняя икона в своей бездонной черноте хранит неведомую науке энергию веры...

Всякая чудотворная икона живёт происходящими от неё чудесами. Обычно это исцеления и «прощения» больных и увечных людей. Чудесная сила Фёдоровской иконы совершила чудо иного масштаба. Рассказывали, будто однажды большой татарский отряд, захвативший Ярославль, приближался к Костроме. Помолившись перед иконой Фёдоровской Божьей Матери, князь Василий вышел навстречу врагам и нанёс им полное поражение. Пленники, которых татары гнали в Орду, получили свободу, а награбленное добро стало достоянием победителей. «Озеро, при котором произошла битва, как и селение при этом озере, в память заступничества Богоматери и по сие время называется Святым», — писал А. В. Экземплярский в конце XIX века (147, 264). Там монахи соседнего Ипатьевского монастыря воздвигли белую часовню, напоминающую об этом легендарном сражении.

Легенда о разгроме татар под Костромой не подтверждается историческими источниками. Однако её героический пафос весьма характерен для русской литературы ХIII столетия. К тому же известно, что в глубине каждой легенды скрывается историческое ядро.

Святослав Тверской: тяжёлое наследие

Святослав Тверской, сводный брат Михаила Ярославича, безусловно, был одним из тех, чей образ в детстве служил для будущего святого положительным примером. В справочнике А. В. Экземплярского биография Святослава представлена предельно кратко:

«До занятия Святославом великокняжеского стола (в Твери. — Н. Б.) мы встречаем в летописях следующие известия о нём: а) когда отец его в 1266 году посажен был на новгородский стол, он стал княжить во Пскове; б) в 1267 году в Литве убит был князь Миндовг, вследствие чего произошли сильные возмущения; множество литовских семейств прибежало из Литвы в Псков. Новгородцы хотели перебить этих беглецов, но Ярослав удержал их от этого. Всех этих беглецов Святослав крестил. Между беглецами был и Довмонт, которого псковичи объявили своим князем. Это обстоятельство оскорбило Ярослава, и он хотел с войском идти на Псков — но новгородцы удержали его от такого шага; в) в 1268 году вместе с братом своим Михаилом (Старшим. — Н. Б.) Святослав участвовал в знаменитой Раковорской битве; г) в 1269 году Ярослав хотел идти на Колывань, почему приказал Святославу привести в Новгород “низовские” (из Северо-Восточной Руси. — Н. Б.) полки, а во время ссоры с новгородцами в 1270 году посылал его на вече для переговоров» (147, 455).

После кончины отца 16 сентября 1271 года Святослав возглавил небольшое и уже почти выморочное тверское семейство, состоявшее помимо него самого из двух персон — княгини-вдовы Ксении Юрьевны (второй жены Ярослава Ярославича Тверского) и её сына «пеленочника» Михаила.

Образ князя Святослава Ярославича в наших источниках настолько неуловим и зыбок, что его можно сравнить со скользящей тенью. Ни дата его рождения, ни дата кончины не удостоились заметки в летописях. По косвенным данным можно полагать, что к моменту вступления на тверской трон ему было лет 20-25. Однако источники не сообщают о его женитьбе и рождении детей.