Михаил Тверской

В январе 1277 года в возрасте тридцати пяти лет Василий Ярославич Костромской скончался. В качестве великого князя Владимирского (1272—1276) он отличился терпением и осторожностью. Благодаря этим качествам Василий спокойно провёл последние отведённые ему судьбой годы (147, 264).

За благоволение Орды князьям приходилось платить горьким унижением в ханской ставке. Впрочем, некоторые чувствовали себя в Орде как рыба в воде. Но такие перерождения удавались не каждому. Думается, что для Василия Костромского Орда была «горькой чашей», испить которую он был принуждён обстоятельствами. Об одной из таких поездок источники сохранили относительно подробный рассказ. В 1275 году Василий, как обычно, отправился к ханскому двору для доставки очередного ордынского «выхода» — дани с русских земель. Это была его прямая обязанность как великого князя Владимирского. Однако на этот раз в Орде Василия ожидали серьёзные неприятности. Подробности этого вояжа сообщает в своей «Истории Российской» историк середины XVIII столетия В. Н. Татищев:

«Князь великий Василей поиде во Орду к хану. Егда прииде князь великий во Орду и принесе дань урочную со всея земли по полугривне с сохи, а в сохе числиша 2 мужи работнии, и дары многи, и выход особ, и хан прият его с честию, но рече: “Ясак мал есть, а люди многи в земли твоей. Почто не от всех даеши?” Князь же великий отьимаяся числом баскаков прежних. И хан повеле послати новы численники во всю землю Рускую с великими грады, да не утаят люди» (129, 51).

(Соха — условная величина площади, размеры поля, которое может быть обработано за сезон. Полугривна — денежная единица, предположительно равная рублю. Ясак — дань. Численники — чиновники налогового ведомства, проводившие число — перепись населения).

Анализ этого известия на фоне других отрывочных данных о финансовой системе и величине налогов в ту эпоху позволяет утверждать, что «“ордынская дань” в размере одного или двух рублей в год — это настоящий грабёж, практически не оставлявший населению деревень и городов возможностей не только для расширения производства, но и для обычной жизни» (78, 85).

Хан Менгу-Тимур не бросал слов на ветер. Летописи не сохранили приведённый Татищевым разговор хана с великим князем Василием Костромским, но подтверждают сам факт второй переписи в 1275 году (17, 152).

У Василия Костромского не осталось мужского потомства. (Возможно, именно бездетность позволяла тем князьям, которых судьба отметила этой горестной печатью, быть умереннее в своих притязаниях).

Разделив судьбу многих выморочных владений, Костромское княжество вошло в состав великого княжения Владимирского. Несколько лет спустя князья договорились возродить Костромское княжество и отдать его сыну великого князя Дмитрия Переяславского Ивану. Статус этого пожалования остался неясен. Иван скоро умер, также бездетным, и унёс с собой в могилу эту маленькую тайну. Позднее Костромой некоторое время правил сын Даниила Московского Борис. Статус его пребывания в Костроме также неизвестен.

Таким образом, Василий Квашня был первым и последним полновластным князем тускло мерцающего в глубине XIII столетия Костромского княжества. Не оставив наследников, он сошёл в тёмные подвалы отечественной истории. Памятью о нём осталась лишь его любимая икона Фёдоровской Божьей Матери, которую ещё и в мои времена можно было увидеть в церкви Воскресения на Дебре в Костроме...

Чёрное солнце

Старый поклонник Костромы, я позволю себе немного задержаться на этом сюжете. Воспоминания уносят меня в «застойные 70-е». Золотое кольцо России с его наскоро отреставрированными достопримечательностями и спартанскими гостиницами призвано было утолить столь свойственное русским людям стремление к неведомым берегам. Профсоюзы, «школа коммунизма», щедрой рукой оплачивали культурно-просветительные мероприятия. И среди них едва ли не самое любимое — автобусные экскурсии в старые русские города. В дороге каждый находил себе занятие по душе. Интеллигенция, «инженерно-технические работники», сонно внимали краеведческой чепухе, которую заученно нёс в охрипший микрофон экскурсовод. А на задних сиденьях рабочий класс уже позвякивал стаканами и начинал бессмертную песнь про парней на улицах Саратова...

Но Кострома... Да, Кострома с её кустодиевскими торговыми рядами, ветхими деревянными особняками на веером расходящихся тихих улицах, широкими плёсами Волги и, конечно, — вознесённой над береговым обрывом гостиницей «Русь»... Эта Кострома была моей любимой экскурсией...