Михаил Тверской: Крыло голубиное

За медлительность Михаил Ярославич новгородцев корить не стал — сами пришли, и ладно. Да и видел он, как нелегко им дается кланяться, тем более ему, князю тверскому. Помнил еще честолюбивый Новгород те не такие уж и давние времена, когда Твери и в помине не было, а земли тверские считались «новгородской вотчиной. Великий князь владимирский Всеволод Большое Гнездо, да особенно сын его Юрий изрядно потеснили Новгород на тех землях, присовокупив к Низовской Руси обширное пространство вплоть до Торжка. А теперь надо было не только великому князю кланяться, но и подати для него собирать, и на хлеба сажать его тиунов и наместников, да не в одном Новгороде, айв Изборске, и в Ладоге, и в Бежецке, и в Обонежье, и в других городах и пятинах. Да опять же, тем тверским наместникам да тиунам кланяться — каково это было новгородцам-то? Михаил Ярославич то вполне Осознавал, а потому принял их по достоинству, ни в чем не ущемляя их чести, и даже намеком не упрекнул их в тайном сговоре с московским князем, будто и не было того сговора.

Долго рядились с договорной грамотой, всяку строку пытаясь каждый себе приспособить. Но пуще иных выгод дорожились новгородцы пресловутой «вольностью во князях», утвержденной за ними еще древней грамотой великого князя киевского и новгородского Ярослава Владимировича Мудрого. Не понимал Михаил Ярославич, как Мудрому-то Ярославу ума достало такой волей даровать новгородцев. Ведь, по сути, такая воля не просто ограничивала княжескую власть над Новгородом, но лишала князя над ним всякой власти. Потому-то и прежде никому, даже и Ярославу Мудрому, не удавалось совладать с ними. Да и с приходом татар, в новейшие времена, пожалуй, не было князя, какому бы служили они, не изменяя ему при первом удобном для того случае. Обычное непостоянство новгородцев можно было превозмочь лишь силой и хитростью. Уж на что, кажется, властен был (да на словах-то и люб новгородцам) Александр Ярославич Невский, но и его они изгоняли. А после, как снова надобился, — каялись. Вече-то их — сума переметная, потому как во многих совести не сыскать, по совести всяк един ответ держит.

Попробуй-ка объедь их на козе, докажи им, что не токмо; ради одной корысти, но и ради их же будущей выгоды ныне они должны отдать ему больше власти, а главное, снять условие, по которому не волен он их звать за собой туда, куда: они не хотят! К чему, к примеру, подниматься им против татар, когда татары далее Торжка и носу-то не казали…

— Али вы чище русских-то?

— Чище — не чище, а живем по-своему. — Старый Мишинич слова ставил крепко, как топором по лесине рубил.

— Ты, владыко, ответь мне: али вы себя выше Господа ставите?

— Не суесловь, Михаил Ярославич. — Старый тоже, еще и постарше Мишинича, владыка Феоктист глядел строго, сводя седые брови над переносьем. Хотя в глазах его Михаил Ярославич видел лукавство умного человека: мол, любопытно тебя послушать, но чего бы ты ни сказал, все одно по-старому будет — большой ковш и пьяница враз не осилит. А коли осилит, так и упьется до смерти. И властью тако-то упиваются… — Так что, сын мой, коли благословил тебя на стол Дарами Святого Духа митрополит Максим, и мы власть твою признаем. — Владыка потянулся рукой к лодыжке, точно зачесалось у него, согнулся в спине и хмыкнул: — Покуда…

— То-то — покуда! Покуда люб вам? — Михаил Ярославич впервые за все переговоры, что длились, прерываясь пирами, уж не один день, не выдержал — закричал.

— Не нам, — поправил его Юрий Мишинич, — а народу новгородскому, вече…

— Знаю я ваше вече, — махнул рукой великий князь.

— Откуда ж знать тебе? — усмехнулся владыка Феоктист. — Ты у нас не бывал, батюшка твой, что у нас в князьях сиживал, давно помер, поди, и не успел тебе ничего поведать. Ратиборка, что ли, пес, налаял про нас?

Эвона кого вспомнил, эвона кем упрекнул!

Михаил опять не сдержался — сказал:

— А Ратиборке-то и лаять не надо было, у него на лбу клеймо-то горело: я новгородский! Всю жизнь как сучий хвост провилял и сдох в болотине.

Новгородцы, бывшие в князевой гриднице, зароптали — жива еще была память о Ратиборе-предателе. Задело. Мишинич даже с лавки поднялся ответить великому князю.

— Ты по Ратиборке-то нас не равняй, Михаил Ярославич, он не Новгороду, а батюшке твоему служил.

— Не батюшке он служил, а Орде! — крикнул Михаил Ярославич и уже тише добавил: — Вот и вы так, новгородцы, от Руси-то отнекиваясь, не кому-нибудь, а Орде пособляете.

— Мы к тебе, великий князь, с поклоном пришли, а не лаяться, — с угрозой произнес новгородский посадник. — А коли не ладна тебе старая грамота, так знай, новую-то писать нам все одно не велено.

— Вот те на! — Михаил Ярославич даже руками всплеснул. — Так чего ж мы здесь талдычим который день, али вы меня к вече склоняете — пустое-то лить!

Так бы ни с того ни с сего еще тогда, глядишь, и поссорились, однако владыка Феоктист положил предел распре:

— Ты сначала послужи нам, Михаил Ярославич, и мы тебе послужим, а там поглядим, чай, грамоту-то наново написать не трудно, коли в жизни слова с делами сойдутся. Так ли я говорю-то?