Михаил Тверской: Крыло голубиное

Лишь к вечеру, когда солнце побагровело от заката, как присохшая сукровица на шее без головы, стало ясно, что верх одержали тверичи. Ясно стало и то, что тот верх дался им из последних сил. А в общем-то, если судить по числу убитых, кто в той битве верха не одержал. Если кто и остался без раны, так тот в чужой крови был, как в своей. После уже, когда оставшиеся тверичи омывались в Клязьме, синяя вода замутилась от крови. Что говорить, в тот бешеный день и с той и с другой стороны многих недосчитались. В некоторых сотнях и до половины ратников пало.

И на Москве, и в тверском стане катились одинаково соленые русские слезы. Только что в тверском-то стане невыносимого бабьего воя не было. Хотя и тверичей тот вой и жалобные причитания, от которых сердце тоской заходится, ждали напереди. Мыслимо ли для матери али жены проводить живого, а встретить мертвого?

На что кремень-человек Ефрем Проныч Тверитин, но и тот в голос всхлипывал, утирал слезы со щек грязным рукавом суконного охабня, когда собирал вцело порубленное многими саблями, дырявое от злых копий тело Тимохи Кряжева. Видать, лишь скопом сумели его одолеть московичи. Однако сумели.

Прикрыв руками лицо, сидя, как по нужде, на корточках, Ефрем стискивал зубы, давил в себе внезапный, необоримый вой, но только пуще всхлипывал, встряхиваясь от рыданий плечами.

«Тимоха… Тимоха… Кто теперь так смолчать-то сумеет, как ты молчал? Друг ты сердешный, пошто тебя-то они, пошто не меня?..»

Уж скольких похоронил Ефрем, но ни по кому, даже по удалому Павлушке Ермилову, не убивался он так.

Рядом молча стояла поредевшая Кряжева горсть. Ефрем поднялся, не видя, оглядел ратников, хотел упрекнуть, но злые слова застряли в глотке средь всхлипов.

— Эх!.. — только махнул он рукой и зашагал прочь, одинокий, как всякий муж на войне.

Что здесь скажешь и что ответишь? Безжалостна к самой себе русская жизнь.

Впрочем, тогда повидался Михаил Ярославич с племянником. Да не с одним Юрием, но и с Иваном встретиться довелось.

Войско свое великий князь не отвел, хоть и было оно потрепано сильно, но, напротив, вплотную подвел к Москве, сделав вид, что, вопреки всему, готовится к приступу. Тем самым, как и рассчитывал, он вынудил Даниловичей все же поклониться ему.

Встретились на половине пути меж московским предгородием и тверским станом, на холме, поросшем соснами и дубами, невдалеке от малой речки Неглинной.

Тверитин предлагал изловчиться да ненароком и ухватить Юрия, но князь осадил его:

— Ране надо было хватать, когда тебе на то воля была дана.

Бывало, озлясь, князь поминал Ефрему давнюю оплошку с московским князем, когда он змеем из рук ускользнул. Видать, и у него то в памяти занозой сидело. Ефрем, как пес, которого по вине пнул хозяин, сгорбатился и опустил рыжую голову. Смягчая обиду, Михаил Ярославич усмехнулся:

— Чай, мы не нехристи вероломные — уговорщиков в плен захватывать…

Великий князь дождался, пока из кремлевских ворот выйдут московичи. Он потребовал, чтобы, как побежденные, шли они пешими. Они и шли пешими, загодя понурясь и пыля сапогами. Всего — с боярами да выборными людьми — человек двадцать пять. И только как достигли московичи означенного места, не ранее, а даже и еще потомив их несколько времени, тронул великий князь поводья белого скакуна. Можно было изумить московичей пышностью свиты, но, будто в насмешку над ними, в сопровождение Михаил Ярославич взял отца Ивана, немногих бояр да Тверитина для острастки. «Довольно с них будет…»

Иван Данилович — несмотря на его видимую второстепенность, именно так, по батюшке, отчего-то хотелось его величать — не в пример брату, одет был скромно, чуть не в монашеское. А уж ласков и смирен был, точно агнец. Голову перед великим князем клонил низко и все разводил руками, якобы дивясь: за что, мол, нам наказание такое, и скорбел глазами, изломисто приподнимая бесцветные брови.

Юрий, напротив, пытался казаться развязным, усмехался губами, однако лицом был бел, как его шелковая плечевая накидка, и в глазах князя, что бегали в стороны, как потревоженные блохи на пузе у пса, Михаил Ярославич видел смертный страх. Так-то смотрят тати перед казнью, готовые завизжать от боли и ужаса. Судя по этому, не по своей воле Юрий вышел через ворота — либо народ его к тому принудил, либо брат да бояре заставили. Даже его хваткие руки и те мелко, но явственно подрагивали, когда он тянулся огладить бороду, поправить изрядную шапку или мимоходом коснуться невидных ушей.

В сущности, те переговоры ничего не дали, ничего не прибавили к взаимной злобе, да и не убавили от нее ничего.