Микеланджело. Жизнь гения

После 9 февраля Микеланджело возместили расходы на уздечку и упряжь для лошади, на которой предстояло отвезти мрамор, а значит, глыбу благополучно спустили вниз с гор и смогли перегрузить с волокуши на телегу[313]. После этого Микеланджело вернулся в Рим, по пути заглянув во Флоренцию, ведь он привез с собой ответ Буонаррото на письмо Пьеро. Вероятно, идя по городу, он стал свидетелем самого последнего, самого крупного сожжения предметов роскоши, устроенного фанатичными молодыми приверженцами Савонаролы. 27 февраля на Пьяцца делла Синьория был сложен гигантский костер из «обнаженных статуй, настольных игр, еретических книг… и тому подобных свидетельств праздности и тщеславия, общей стоимостью в тысячи флоринов»[314]. Сожжение диавольских предметов сопровождалось процессиями, состоящими из несущих крест мальчиков.

10 марта Пьеро д’Арджента вновь написал Буонаррото. Микеланджело вернулся в Рим, но мрамор еще не привезли. Более никаких новостей в Риме нет, писал Пьеро, вот только накануне девятерых человек забили в колодки, а еще пятерых повесили[315].

Трагедия Савонаролы неумолимо приближалась к развязке. Папа Александр VI решил во что бы то ни стало уничтожить его; под неослабевающим давлением из Рима проповедник быстро терял сторонников во Флоренции. По словам Пьеро д’Арджента, «серафический брат Джироламо сделался в Риме притчей во языцех, – и все только наперебой и твердят, что он еретик до мозга костей»[316].

Пьеро заочно приглашал Савонаролу в Рим, где его «канонизируют», намекая, скорее всего, на то, что его заживо сожгут на костре на Кампо деи Фьори, в двух шагах от Изола Галли, где жил и работал Микеланджело. Там регулярно совершались жестокие казни. Так, 7 апреля 1498 года на Кампо деи Фьори состоялась особенно чудовищная экзекуция – казнь мавританского, возможно чернокожего, слуги куртизанки по имени Курсетта. Он имел обыкновение расхаживать, облачившись в женские одеяния, величая себя «испанкой Варварой» и творя мерзости, о природе которых церемониймейстер папского двора Иоганн Бурхард, оставивший описание этих событий, мог только догадываться. «Испанку Варвару» привезли на Кампо деи Фьори, задрав подол, дабы всякий мог узреть его тестикулы, и предали огню у позорного столба (хотя костер удалось разжечь не сразу, из-за того что дерево сильно отсырело после проливных дождей)[317].

Пьеро д’Арджента полагал подобные зрелища приятным развлечением, помогающим отвлечься от серых будней, и такую точку зрения, видимо, разделяло в то время большинство. Что думал на сей счет Микеланджело, неизвестно, однако, насколько мы можем судить по его творчеству, созерцание пыток и казней производило на него глубокое впечатление. Образы, запечатленные им в камне или на бумаге, а также в стихотворных строках, часто воссоздают картины наказаний и заключения в темницу. Путы, пытки и плен часто выступают в его творчестве метафорами жестокой судьбы лирического героя – отвергнутого возлюбленного, а иногда и злосчастного жребия человечества в целом. Около 1544–1545 годов он начинает один из своих мадригалов словами: «Из здания суда на место казни / Препровождаем стражей, лиходей, / Угрюм и лют, влачится не бодрей, / Чем я на смерть, исполненный боязни»[318].

Трудно отделаться от ощущения, что Микеланджело был раздираем психологическими противоречиями. Самые сильные эротические чувства, которые ему доводилось испытывать, осуждала как греховные Церковь, а учение Католической церкви он разделял; если же строго применять закон, что на практике происходило редко, то такие чувства карались смертью. Подобное положение вещей, по-видимому, мало волновало многих его современников, в том числе высших церковных иерархов, но для серьезного, благочестивого Микеланджело являло источник терзаний.

А Джироламо Савонарола тем временем стремительно шел к неизбежному кровавому финалу. В марте он утратил поддержку флорентийцев из-за прискорбного и неловкого недоразумения. Францисканцы из монастыря Санта-Кроче вызвали доминиканцев Савонаролы на испытание огнем, чая установить, кто из них более заслуживает благоволения Божия. 6 апреля ордалия закончилась ничем. Перед палаццо делла Синьория установили сложную деревянную конструкцию, обложив хворостом, облив смолой и маслом и начинив порохом. Помощник Савонаролы фра Доменико да Пеша вызвался пройти сквозь огонь, но францисканцы стали возражать против такого «делегирования полномочий», а под конец пошел дождь[319].