Микеланджело. Жизнь гения

Летом 1544 года Микеланджело, изнемогающий под бременем трудов в капелле Паолина и в муках завершающий гробницу папы Юлия, тяжело заболел опасной лихорадкой[1336]. Дель Риччо перевез его в собственные покои во дворце Строцци-Уливьери, где его снова исцелил и выходил тот же лекарь, Баччо Ронтини, что однажды уже спас ему жизнь. Племянник Микеланджело Лионардо, прослышав о его болезни, выехал к нему из Флоренции. Микеланджело явно подозревал, что Лионардо волнует не столько состояние его здоровья, сколько перспектива получения наследства. Когда Лионардо прибыл в Рим, Микеланджело отказался принять его. Вместо этого слуги передали ему гневное послание от прикованного к постели, возможно, еще пребывающего в бреду художника.

Микеланджело обвинил Лионардо в том, что тот ведет себя под стать своему покойному отцу Буонаррото, «который выгнал меня во Флоренции из моего дома»[1337][1338]. Микеланджело требовал, чтобы Лионардо оставил его в покое и перестал докучать вопросами о завещании. «Иди себе с Богом, и не показывайся мне на глаза, и не пиши мне больше никогда…»[1339]

21 июля художник, несколько оправившись после изнурительного приступа лихорадки, написал находившемуся в то время в Лионе Роберто Строцци, спрашивая, не откликнулся ли Франциск I на его безумное предложение, возможно порожденное горячечным бредом[1340]: если король Франции пообещает освободить Флоренцию от режима Медичи, он воздвигнет бронзовую конную статую монарха за свой счет на Пьяцца делла Синьория. (Неизвестно, получил ли он ответ.)

Переписка между Микеланджело и Лионардо возобновилась только в декабре, когда мастер, преодолев крайнее раздражение, отправил племяннику короткое послание, начинающееся словами: «Впрочем, я не хочу обмануть твоих ожиданий»[1341]. Он не хотел окончательно порывать с этим молодым человеком, в котором видел единственную надежду на прямое продолжение рода Буонарроти, но, по-видимому, был зачастую склонен вести себя как старомодный флорентийский отец семейства. Тон его первого сохранившегося письма Лионардо, к тому времени двадцатиоднолетнему, поразительно отличается от восторженного обожания, которым проникнуты письма к Томмазо Кавальери, или вычурных маньеристских изысков, которыми изобилуют утонченные и возвышенные послания Виттории Колонна: «Лионардо, вместе с твоим письмом я получил три рубашки и весьма удивлен, что вы мне их прислали: они такого грубого полотна, что здесь не найдется и крестьянина, который не устыдился бы такое носить»[1342]. В подобной манере будут отныне выдержаны его письма Лионардо, когда он заподозрит, может быть справедливо, что племянника интересуют главным образом деньги богатого дяди[1343][1344].

* * *

В начале 1545 года, спустя сорок лет, гробница наконец была завершена. 25 января открыли скульптуры работы Раффаэлло да Монтелупо, а в феврале – скульптуры работы Микеланджело[1345]. Вот она предстала зрителям, но как надлежит судить о ней – другой вопрос. В «Жизнеописании Микеланджело» Кондиви дает ей оценку одновременно горделивым и извиняющимся тоном: «Верно, что гробница, даже завершенная вопреки первоначальному замыслу Микеланджело, все же производит более глубокое впечатление, чем любая другая в Риме, да и, пожалуй, в целом свете»[1346]. Что ж, это справедливо. В конце концов, кардинал Гонзага недаром отметил, что довольно и одного «Моисея», дабы ее прославить. Действительно, гробницу украшал один из бесспорных шедевров Микеланджело, одна из наиболее прекрасных статуй в истории искусства.

Гробница Юлия II. Сан-Пьетро ин Винколи, Рим. 1505–1545

Всего этого достаточно, чтобы сделать гробницу Юлия II самым прекрасным папским надгробным монументом XVI века, а может быть, и всех времен. С нею могут соперничать созданные соответственно Поллайоло в конце XV века и Бернини – в XVII. Однако в целом гробница Юлия – отнюдь не тот великолепный шедевр, каким могла бы стать. Исходный замысел меняли слишком часто; произведения, выполненные Микеланджело в различные периоды, плохо сочетаются друг с другом; скульптуры, вырезанные чужими руками, выглядят, как он всегда опасался, слабыми, грузными и неуклюжими на фоне его собственных работ. Облик гробницы несет отпечаток тех обстоятельств, в которых она создавалась, и напоминает о компромиссе, навязанном художнику под угрозой судебного преследования.

* * *