Микеланджело. Жизнь гения

По словам Кондиви, он выполнил для нее три рисунка: «Распятие», «Пьету» и «Христа и самарянку»[1310][1311]. В основе двух последних – сюжет, который не мог не вызвать глубокий интерес Виттории: они изображают женщину, лично, без посредников, обращающуюся к Христу, подобно тому как она сама неоднократно взывала к Христу в стихах. Иисус заговорил с уроженкой Самарии. На картинах, изображающих Оплакивание, Мадонне обыкновенно принадлежит пассивная роль скорбящей; на рисунке, предназначенном Виттории, Мадонна значительно более энергична, она воздела руки к небесам. На кресте виднеется цитата из дантовского «Рая», своего рода богословская максима, вызывавшая самые жаркие споры и касающаяся искупления: «Не думают, какою куплен кровью / Его посев»[1312].

Сам Христос обрел спасение для тех, кто уверовал. На последнем рисунке из трех Он искупает человечество, Он распят на кресте, но Он не безмолвно страдает, Он не мертв, как зачастую его изображают: словно склонившись к созерцателю и выходя из пространства рисунка, Он возводит очи горе, изогнувшись всем телом: Он деятельно несет те самые спасение и благодать, которого чаяли удостоиться Виттория, Микеланджело и их круг.

В начале сороковых годов XVI века наступил момент, когда многим показалось, что единство Церкви удастся сохранить посредством богословского компромисса[1313]. Среди ведущих итальянских реформаторов важное место занимал Гаспаро Контарини (1483–1542), венецианский аристократ, который, пережив духовный кризис и период отчаяния от того, сколь недостойным и презренным предстает в глазах Господа, пришел к собственной разновидности христианства, весьма напоминавшей доктрину Мартина Лютера о спасении единственно верой, но до Мартина Лютера, в 1511 году. Павел III пожаловал Контарини кардинальский сан. В 1541 году Контарини в качестве папского легата представлял позицию Католической церкви на заседании рейхстага в баварском Регенсбурге, целью которого было преодолеть раскол в христианстве. В результате переговоров по вопросу об оправдании единственно верой был с трудом достигнут компромисс. Впрочем, соглашение быстро утратило силу, поскольку выяснилось, что ни один из воинственно настроенных, непреклонных богословов ни с католической, ни с протестантской стороны этим компромиссом не доволен. Контарини вернулся в Италию и год спустя умер, сломленный и несчастный.

Вдохновленный неудачей Регенсбургского рейхстага, непримиримый «ястреб» кардинал Карафа убедил Павла III создать римскую инквизицию по образцу испанской, чтобы насаждать религиозное единомыслие, и был назначен одним из Великих инквизиторов. Вознамерившись во что бы то ни стало искоренить ересь, Карафа лично оплатил запоры и цепи для новой темницы инквизиции. «Даже если бы еретиком оказался мой собственный отец, – объявил он, – я собрал бы хвороста, дабы сжечь его на костре»[1314]. Разгром еще не достиг своей завершающей фазы, но тень подозрения уже упала на все проявления богословского инакомыслия.

Одной из первых жертв инквизиции сделались спиритуалы. Когда Бернардо Окино, генерального викария ордена капуцинов и любимого проповедника Виттории Колонна, в августе 1542 года вызвали в Рим, он бежал через Альпы в кантон Женева, который только что объявил себя кальвинистским государством. Вслед за ним отправился в изгнание еще один ведущий представитель спиритуалов, Петр Мартир Вермильи. Их отступничество произвело на общество впечатление столь же шокирующее, сколь и измена Бёрджесса и Маклейна во время холодной войны, и, естественно, под подозрение попали все друзья перебежчиков, оставшиеся на родине. Когда Маркантонио Фламино умирал в 1550 году, кардинал Карафа застыл возле его смертного одра, жадно пытаясь уловить признаки ереси.

* * *

Тем временем 20 августа 1542 года был подписан очередной контракт на выполнение гробницы Юлия II. Снизойдя к прошению Микеланджело, наследники Юлия подтверждали, что все статуи, включая «Жизнь Деятельную» и «Жизнь Созерцательную», будут завершены Раффаэлло да Монтелупо[1315]. Однако герцог Урбинский не прислал своего согласия, и это повергло Микеланджело в величайшую тревогу, не давая ему «не то что писать, но и жить»[1316].

Не названный по имени монсеньор, возможно племянник папы Алессандро Фарнезе, просил Микеланджело писать картины и ни о чем не беспокоиться. Микеланджело дал памятный ответ: «Картины пишут головой, а не руками; и тот, кто потерял голову, только позорится. Поэтому, пока дело мое не наладится, я ничего путного не сделаю». После чего мастер предался многословным самооправданиям и принялся пересказывать историю работы над монументом начиная с 1505 года.