Микеланджело. Жизнь гения

Он снова проникается жалостью к себе, подчеркивая свой возраст – ему исполнилось пятьдесят, – и негодует на то, что его лишили камня. Его постарались успокоить и Фаттуччи, и Якопо Сальвиати. Сальвиати, близкий родственник папы, женатый на его кузине, и один из наиболее доверенных его приближенных, написал Микеланджело как преданный друг, но одновременно как человек, хорошо знающий, с кем имеет дело.

«Меня чрезвычайно опечалили, – начал он, – те фантазии и измышления, в которые недоброжелатели заставили Вас поверить»[1002]. Однако, продолжал Сальвиати, если Микеланджело сейчас «сложит оружие», то лишь подтвердит те слухи, что издавна распространяли о нем враги, а именно что он-де ни разу не завершил ни одного произведения, единолично присваивал гигантские проекты и отказывался помогать собратьям по ремеслу, не желая ни обучать их, ни делиться с ними работой.

С точки зрения Сальвиати, смешно было даже предположить, будто кто-то подстраивает соперничество Баччо Бандинелли и Микеланджело, подогревая их конкуренцию: «Баччо ни в коем случае нельзя даже близко сравнить с Вами, нелепо видеть в его работах даже бледное подобие Ваших, и меня, признаться, удивляет, что Вы сочли возможным принять на веру эти домыслы»[1003].

Существовали веские причины не давать Микеланджело еще одного огромного заказа. Очевидно, что работы у него было больше, чем он мог выполнить, даже если не брать в расчет гробницу Юлия II. Еще одна гигантская статуя, по своим размерам сопоставимая с «Давидом» и еще более сложная, поскольку включала в себя две фигуры, отняла бы у него, если бы стал высекать ее сам, не менее двух-трех лет. Ему и без того предстояло вырезать из мрамора многочисленные скульптуры для капеллы Медичи. Когда же ему заниматься новой?

Тем не менее другие флорентийские граждане полагали, что их город утратит великолепное произведение искусства, если Микеланджело не создаст еще одну скульптуру в пандан «Давиду». Два шедевра работы Микеланджело у стен палаццо Веккьо стали бы сенсационным зрелищем. Спустя пятьсот лет мы разделяем их разочарование.

Микеланджело написал в Рим, что некие флорентийцы умоляли его вырезать «Геркулеса», уверяя, будто готовы подождать несколько лет, пока он не приступит к работе. «[Я] ответил, что, видя такое благорасположение от них лично и от всего народа, я могу выразить свою признательность, приняв в [этом деле] участие – и, конечно, безвозмездно, как человек подневольный, – только если будет на то согласие папы; и, будучи подчинен папе, я могу действовать лишь с его разрешения и исполнять только его заказы»[1004].

Папа по-прежнему не соглашался и, более того, неоднократно выражал свое удивление по поводу того, что Микеланджело никак не реагирует на его предложение воздвигнуть колосса на площади возле церкви Сан-Лоренцо. В конце концов Микеланджело ответил, но его гнев и депрессия окрасились саркастическим юмором.

Колосса высотой в сорок брачча, то есть более двадцати трех метров, Микеланджело соблаговолил обсудить. Он полагал, что гигант будет лучше смотреться не на углу площади возле палаццо Медичи, как предлагал Климент, а напротив, там, где пока помещалась лавка цирюльника.

Потом он стал предаваться затейливым фантазиям. Он решил, что поскольку владелец вряд ли согласится снести лавку, то колосса можно было бы сделать сидящим. «В сидячем положении [фигура] оказалась бы настолько высокой, что, если сделать ее внутри полой, как и полагалось бы делать ее из нескольких кусков, вся лавка цирюльника в ней поместилась бы и не пропала бы арендная плата. И к тому же, чтобы названная лавка имела, как она имеет и сейчас, откуда выпускать дым, мне кажется, хорошо было бы названной статуе дать в руки рог изобилия, полый внутри, который будет служить ей дымоходом»[1005].

Тем самым Микеланджело превратил героического колосса папы в гротескную статую с лавкой цирюльника внутри и с дымоходом – рогом изобилия в руке. Но и на этом он не остановился. Поскольку голова статуе полагалась полая, ей тоже можно было найти какое-нибудь практическое применение. Уличный торговец, постоянно болтавшийся на площади, друг Микеланджело, предложил устроить в ней голубятню. Впрочем, сам Микеланджело придерживался мнения, что лучше еще увеличить размер фигуры и преобразить ее в колокольню Сан-Лоренцо: «И если загнать в нее колокола и если бы звук выходил у нее изо рта, казалось бы, что названный колосс вопит о всепрощении, особенно в праздничные дни, когда звонят чаще и в более крупные колокола»[1006]. А завершает он это письмо, если воспользоваться определением Уильяма Уоллеса, почти шекспировской тарабарщиной[1007]: «Что касается того, делать или не делать тех вещей, которые должны быть сделаны, но про которые Вы говорите, что их можно отложить, лучше предоставить их тому, кто должен их делать, так как я буду иметь столько дел, что большего я делать не собираюсь»[1008].