Считаю уместным сказать и о пропагандистских усилиях военных и гражданских ведомств царской России, тем более, что они были очень схожи с действиями Германии. Александр Асташов так охарактеризовал их: «Основным средством являлся апробированный как в самой России, так и в ее деятельности за рубежом в работе с заграничной печатью подкуп представителей печати (курсив мой. — Р.В.). Не принимался во внимание общественный характер этого вида оборонительной деятельности. […] Это походило на постановку дела в Германии, где организация пропаганды также оказалась всецело в руках бюрократии, но значительно отличалась от ситуации в Англии и Франции, где общественность была представлена в значительно большем объеме, хотя действовала в начале войны несогласованно»; поэтому российская пропаганда «осталась вторичной, проигрывала по всем статьям даже самой отсталой на тот момент германской пропаганде. Правда, эффективность германской пропаганды определялась, кроме наличия общего культурного потенциала, отсутствовавшего в России, критикой именно язв русской действительности» (курсив мой. — Р.В.) [408]. Во время совещания российских чиновников при МИДе прозвучал одинокий возглас разума и замолк без поддержки: за деньги будут работать «лишь наименее значительные и наименее щепетильные в нравственном отношении журналисты, которые руководствовались бы исключительно корыстными побуждениями и едва ли могли бы оказывать какое-либо существенное влияния на общественное мнение» [409]. Минфин взял на содержание французскую газету «Temps», публикуя выгодные ему внешнеполитические сообщения, зато на тему внутренней российской политики газета высказывалась достаточно свободно. МИД готов был платить этому же изданию 150 тыс. франков в год за желательные для царизма статьи. Минфин и МИД долго перепирались о влиянии на газету, «проблема была разрешена в нужном для МИД варианте... в апреле 1917 г.» [410].
Избранный убогий метод был понятен, но, помимо чиновничьих распрей, существовала проблема нехватки средств: расходы на пропаганду «составили на весь период войны около 1 млн. руб. Это значительно уступало, например, США, где на дело пропаганды только Комитетом общественной информации США было потрачено около 7,5 млн долларов (то есть, около 15 млн руб.), или Германии, тратившей на зарубежную пропаганду сотни миллионов марок» (эквивалентная сумма в рублях — вдвое больше) [411].
Крайне существенно, что консервативные чиновники полуфеодальных режимов России и Германии знать ничего не хотели, кроме методов подкупа, в отличие от западной буржуазии. Последняя, находясь в условиях буржуазного гражданского общества, использовала его ресурсы в целях своей империалистической политики, добиваясь и большей эффективности, и экономии средств. Германия, работая по старинке, хотя бы готовилась к этому и располагала необходимым бюджетом, но в итоге провалилась со своими расчетами, потому что подкупить миллионные массы оказалось невозможным. Романовская же Россия, не имевшая ни денег на пропаганду, ни понимания ее механизмов, опозорилась вконец. В свете этих сравнений становится понятной причина убежденности чиновников и пишущей братии в хождении «немецких денег» — эти люди были искалечены царским режимом и мещанским бытом и не могли помыслить, что у революционеров может быть немеркантильная заинтересованность в критике режима. Это было столкновение двух Россий: России бескорыстия, правды и мысли (т.е. революции) — и России подкупа, обмана и мракобесия (реакции и контрреволюции). Сегодня чиновники, журналисты и историки за новое слово истины выдают все то же ошибочное архаичное понимание, опровергнутое жизнью уже сто лет назад. И, как и тогда, это явно свидетельствует о глубочайшем кризисе режима и его апологетов, режима, который оказывается лишь повторением истории столетней давности с предсказуемым крахом.
«Коллеги-псевдоисторики» и политические наркодиллеры