-‐ Так пойдемте, я покажу вам наш дом.
Я встаю и оказываюсь с ней одного роста, но мне кажется, что из-‐за
своих стекол она продолжает смотреть на меня свысока. Она предлагает
называть себя Эллен, но это все игры в демократию. Госпожа Шрейер, вот как
мне следует к ней обращаться, учитывая, кто такой я и чьей супругой
является она.
Понятия не имею, зачем я понадобился ее мужу, и уж совсем не могу
представить себе, к чему ему впускать меня в свой дом. Я бы на его месте
побрезговал.
Из светлой прихожей – створка лифтовой кабины притворяется
обычной входной дверью – я попадаю в вереницу просторных комнат. Эллен
идет чуть впереди, указывая дорогу, не оборачиваясь ко мне. И прекрасно –
потому что я пялюсь по сторонам, как деревенщина. Я бываю во всяких домах
– моя служба, как некогда служба старухи с косой, не позволяет делать
различий между бедными и богатыми. Но таких интерьеров мне не
доводилось видеть нигде.
На господина Шрейера и его супругу приходится больше жилой
площади, чем на обитателей нескольких кварталов десятком-‐другим ярусов
ниже.
И не надо ползать на коленях, чтобы убедиться: все в доме –
натуральное. Конечно, неплотно пригнанные и вытертые мореные доски
пола, ленивые латунные вентиляторы под потолком, азиатская темно-‐
коричневая мебель и отполированные пальцами дверные ручки – все это
стилизация. Начинка у дома – сверхсовременная, но скрыта она за самой
настоящей латунью и самой настоящей древесиной. С моей точки зрения –
непрактично и неоправданно дорого; композит стоит в десятки раз меньше, и
он-‐то вечен.
Тенистые комнаты, через которые неспешно шагает их хозяйка, пусты.
Прислуги нет; иной раз проявится из тени человеческий силуэт, но окажется
скульптурой – то из покрытой белесым налетом патины зеленой бронзы, то
из лакированного черного дерева. Доносится откуда-‐то тихая старинная
музыка, и на ее волнах госпожа Шрейер гипнотизирующе покачивается,
проплывая через свои бескрайние владения.
Платье на ней – простой прямоугольник из ткани кофейного цвета. Его
плечи нарочито велики, ворот – слишком груб: просто круглая дыра. Обнажая
сверху только шею – долгую, аристократическую – оно, увы, непроницаемо на
всем ее стане, но вдруг заканчивается сразу на бедрах прямой, будто
начерченной, линией. И за этой линией – тоже тень. Красота любит тень, в
тенях рождается соблазн.
Поворот, арка – и вдруг потолок пропадает.
Надо мной разверзается небо. Я застываю на пороге.
Черт! Я знал, что это произойдет, но все же не был к такому готов.
Она оборачивается, улыбается мне снисходительно.
-‐ Неужели вам не случалось бывать на крышах?
Плебей, имеет в виду она.
-‐ По работе мне гораздо чаще приходится торчать в трущобах, Эллен.
Вам не случалось бывать в трущобах?
-‐ Ах да… Ваша работа… Эрих говорит, вы убиваете людей?
Спросив, она словно и не ждет ответа – отворачивается и движется
дальше, увлекая меня за собой. И я не отвечаю. Наконец переварив небо, я
отдираю себя от дверного косяка – и понимаю, куда привез меня лифт.
В подлинный рай. Не в засахаренный христианский эрзац, а в мой
персональный парадиз, которого я никогда не видел, но о котором,
оказывается, всю жизнь мечтал.
Вокруг меня нет стен! Ни единой. Я стою на пороге большого бунгало,
занимающего середину обширной песчаной поляны в сердце одичавшего
тропического сада; в разные стороны отсюда проложены настилы дорожек, и
ни у одной из них не видно конца. Фруктовые деревья и пальмы, неизвестные
мне кусты с огромными сочными листьями, мягкая зеленая трава – вся
растительность тут, хоть она и ярка по-‐пластиковому, несомненно,
настоящая.