Microsoft Word - Документ3

Прыгать нестрашно даже на высоте каких-­‐нибудь тридцатых карликовых этажей:

между каркасами повсюду проброшены висячие мостики, налажены канатные

дорожки, протянуты какие-­‐то веревки с сушащимся бельем – даже если оступиться,

в полете непременно за что-­‐нибудь зацепишься.

Облепленные мириадами жилых ракушек, каркасы кишат людьми. Пестрая

толпа до отказа набилась на первый уровень, «наземный» -­‐ хотя от настоящей земли

до него метров триста, и заполонила все остальные. Кипят, не выкипая,

человеческими лицами галереи, кто-­‐то носится по держащимся на честном слове

мостикам – кажется, что люди барахтаются прямо в воздухе. По забранным в

решетчатые шахты лестницам прокачивают от пола к далекому потолку вязкую

людскую массу.

Стоит невыносимый гвалт. Миллион человек говорят разом – каждый на

своем языке: напевают вслух приклеившуюся к языку попсу, стонут, кричат, хохочут,

шепчут, клянутся, плачут.

Сбегают с этажа на этаж десять тысяч лестниц и лесенок, снуют вверх-­‐вниз

шаткие платформочки сомнительных подъемников, доставляющие рисковых

пассажиров и их странные грузы именно в ту точку этой адовой кутерьмы, которая

им непременно сдалась.

И притом вся конструкция какая-­‐то… не прозрачная, а дырявая – так что

виднеется сквозь нее, сквозь решетки, стенки, переходы, балкончики, развешенное

для сушки белье – нарисованный во весь потолок космос со звездами и аляповатыми

сатурнами-­‐плутонами-­‐юпитерами, потому что потолок – продолжение того

громадного граффити, из которого мы вышли, и гордые астронавты с пузырями на

головах своими мудрыми и добрыми очами (разве что желтоватыми) с настенного

панно созерцают творящуюся перед ними многоэтажную вакханалию – явно в

ступоре и явно подумывая, не лучше ли им все же будет свалить в космос.

Привет, люди БУДУЩЕГО. Добро пожаловать в фавелы.

Здесь я чувствую себя так, будто меня запихнули в микроволновку.

Кажется, что через это столпотворение мне не пробиться даже в одиночку,

даже моим фирменным способом. А уж вдесятером, не растерявшись по дороге…

- Клин, – говорит мне из-­‐под аполлоновой маски наш звеньевой, Эл – тот

усатый, что наставлял пацана.

Я даже не слышу его голоса; читаю по губам.

- Клин! – ору я.

Ассиметричный гигант – Даниэль – становится первым. За ним – Эл и пухлый,

похожий на бизнесмена Антон, в третьем ряду Бенедикт-­‐излучатель спокойствия, и

серьезный шпаненок, имени которого я еще не успел запомнить – его только

прислали вместо Базиля, и щуплый нервный Алекс. В замыкающей линии –

губастый Бернар, лохматый Виктор, Йозеф-­‐витрувианец и я.

- Маршем, – наверное произносит звеньевой.

- Маршем! – повторяю я, надрывая глотку.

Мне хочется распихивать толпу локтями, гнать этих бездельников прочь,

давить их, но сдавливаю я самого себя – в стальном зажиме, смотрю на Эла, на

Даниэля, заражаю себя их хладнокровием. Я – часть звена. Вокруг меня – мои боевые

товарищи. Мы с ними – один механизм, один организм. Мне покойно. Я больше

никуда не рвусь. Я марширую.

Наше построение танком ползет вперед.

Сначала нам трудно: в этом ведьмином вареве нас замечают не сразу. Но

сначала одни чужие глаза спотыкаются о черные вырезы на наших масках, потом

еще кто-­‐то прикипает взглядом к мраморным гладким лбам и мраморным

застывшим кудрям, к навсегда склеенным губам и к идеально прямым носам,

вырубленным из камня.

Разлетается по толпе шепот: «Бессмертные… Бессмертные…».

И она останавливается.

Когда вода остыла до нуля градусов, она может еще и не замерзнуть. Но если в

нее положить кусочек льда, процесс начинается тут же, и вокруг, сковывая

поверхность, начинает распространяться ледяной панцирь.