Microsoft Word - Документ3

нашлись у парнишки и у усатого. Суетливо выхватывает откуда-­‐то аполлоново лицо

худой мужичок, неспешно пристегивает к себе мраморную личину ушастый. За ним

следуют громила с нарушенным лицом, Витрувианский человек; лохматый парень

скидывает свою разноцветную гавайку и облачается в черный комбинезон – как у

остальных, закрывает лицо маской бога красоты и юности, за ним и губастый

балагур. Теперь обезличены и обмундированы в черные одежды все девятеро.

- Уснул? – поворачивается ко мне тот, что был усатым.

Я достаю свою маску – последним.

Приехали.

Стена, из которой мы выходим, превращена в панно – на всю ее огроменную

площадь нанесено граффити. Наивное, яркое, слащавое: улыбающиеся смуглые

богатыри с квадратным подбородками и мыльными пузырями на головах, арийские

самки в серебряных комбинезонах, смеющиеся дети с умными взрослыми глазами,

легкие прозрачные небоскребы, а над ними – перетекающее в синий космос

безоблачное небо, в которое стартуют десятки белых кораблей-­‐«Альбатросов»,

изготавливаясь, видимо, прыгнуть через межзвездное пространство к другим

мирам, покорить их и навести туда мосты с битком набитой счастливыми

человечками Земли.

Между небом и космосом – многометровыми буквами название этой румяной

утопии: «БУДУЩЕЕ».

Черт знает, когда это все намалевали. Давно, наверное – раз еще рисовали, а

не пустили на стену проекцию или не поставили экран. Раз тратили еще краску на

изображения детей. Наверное, очень давно, раз еще верили в освоение космоса. Зато

точно ясно, что с тех самых пор, как эту идиллию тут изобразили, не чистили ее ни

разу – так что теперь граффити покрыто коричневатым слоем копоти и жира,

словно картины средневековых мастеров. Небо посмурнело. Люди,

заламинированные в жир, выглядят нездорово: скалятся желтыми зубами, таращат

желтые белки глаз, и радость их кажется натужной, словно в концлагерь приехал

фотограф из газеты и велел всем улыбаться.

Занятно. Модели, которые позировали художнику столетия назад, наверное,

ничуть не изменились с тех пор. А их изображения потускнели, закоптились,

растрескались. Портретам время не идет на пользу, это еще вечный юноша Уайльд

подметил. А нам на время плевать. Мы временем не болеем.

Выход из лифтовой кабины устроен там, где на стене нарисован последний не

взмывший еще к далеким звездам космический корабль, и обыгран в меру фантазии

автора: двери лифта – двери межгалактического челнока.

Так получается, что вылезаем мы в устаревшем БУДУЩЕМ из корабля,

который так никуда и не полетел. И правильно, кстати, сделал. Не хера там ловить.

А перед нами – настоящее.

Бокс, в который мы попали, метров пятьдесят в высоту и чуть ли не по

полкилометра в длину и ширину; точней не сказать, потому что насквозь его

проглядеть трудно. От пола до потолка громоздятся скрученные из композитных

каркасов конструкции, похожие на склад какого-­‐то мегамаркета, на его бесконечные

стеллажи и антресоли. И этот скелет, состоящий из столбов и полок, превратился в

целый коралловый риф, населенный самой причудливой живностью.

Каждая полка – полтора метра, не разогнуться, одни огорожены хлипкими

заборчиками, другие обустроены тонкими разноцветными стенками из всяческого

хлама, третьи – голые. И по этим полкам, которых тут миллион, разложен миллион

человеческих жизней. Каждая клетушка – чья-­‐то халупа, лавка, ночлежка или

харчевня. В воздухе висит пряный туман: пар человеческого дыхания пополам с

дымом готовящейся еды, пот пополам со специями, запах мочи пополам с

экзотическими ароматизаторами.

Каркасы стоят плотно, от одного можно с разбегу перепрыгнуть к другому.