Мятеж

Если Илиа Фейи лишь казался желчным, бесчувственным монстром, холодным, как сталь на космическом морозе, и таким же омерзительно рациональным, то существо, именуемое Симах Нуари было таковым в действительности, и на его фоне Илиа Фейи представлялся душевным парнем, предельно чутким и даже восторженным, почти поэтом, знатоком человеческих обычаев и эмоций. Трепетный художник стоял напротив бездушного, расчётливого варвара.

Вся эта жестокая битва разворачивалась там, в «зале для визитов», как её назвал Илиа Фейи, и визуально она выглядела как два замерших друг напротив друга спасителя — один во плоти, другой в виде призрака, которые просто молчали. Во всяком случае, никаких следов коммуникации между ними Цзинь Цзиюнь обнаружить не смог. Даже саккады рептильных глаз куда-то пропали, только бился у обоих мерный пульс на шее.

Однако стоило Цзинь Цзиюню бросить в их сторону хотя бы косой взгляд, как на него наваливалась всё та же мучительная панорама — две безумных птицы бились на фоне кровавого заката.

Это было нереальное, почти мистическое ощущение, от которого никак нельзя было избавиться.

Цзинь Цзиюнь не мог точно сформулировать, откуда оно бралось, было ли дело в жутковатой внешности обоих спасителей, или такое ощущение оставляла неподвижность двух фигур. Словно запаянные в коконы собственных физических тел, эти двое пребывали в столь напряжённом состоянии, как будто две статуи из закалённого стекла, две капли принца Руперта[183], сжатые изнутри и снаружи до такой степени, что были твёрже стали.

Ужас вызывало не само это безмолвное противостояние, жутко было представить, что случится с кораблём, если внутри этой скрученной собственной силой воли скульптурной композиции всё-таки поплывёт хоть единая недонагруженная полуплоскость, разрушится единственный кристалл общей монолитной структуры.

Всё тут же разлетится в атомарную пыль, но и на этом процесс не остановится. Цзинь Цзиюнь смотрел на этих двоих и не мог избавиться от мысли, что здесь и сейчас во многом решается судьба Галактики.

Отдельный ужас распространяло вокруг их полное молчание. Два спасителя просто сверлили друг друга взглядами.

Цзинь Цзиюнь как ни старался гонять свои аудиоимплантаты на нестандартных частотах, всё равно слышал в лучшем случае немодулированный утробный клёкот. С заметной долей вероятности можно было предположить, что и это был даже не голос, а слабое эхо колебаний птичьего аналога дуги аорты.

Что бы между ними ни происходило, это навеки оставалось их личной частью реальности.

Цзинь Цзиюнь всё пытался выбросить их глаза-щели-бойницы-прицелы из головы, но как можно не вспоминать то, что, казалось, готово вынуть из тебя душу вон.

Он бросил взгляд на бегущий хронометр и покачал головой.

Было полное ощущение, что эта нежданная аудиенция длится долгие часы, настолько в воздухе застыли даже последние пылинки, но нет, согласно показаниям иридиевых часов в недрах имплантатов, вся эта изматывающая битва двух чуждых ему разумов длилась жалких восемнадцать минут.

И тут вновь словно натянулась и с высоким дребезжащим звуком порвалась струна, мучение кончилось.

Цзинь Цзиюнь поспешил отыскать Илиа Фейи, тот стоял на том же месте, в той же позе, только голова повисла, как плеть, и глаза словно подёрнулись плёнкой.

Спаситель в эту минуту выглядел как глючный сервомех, которому отключили питание.

— Кх…

Шея спасителя мелко передёрнулась, будто гигантская бескрылая и безногая птица пыталась сглотнуть, но всё не могла.

— Кха!

Илиа Фейи всё-таки прокашлялся и шумно задышал, как после долгой пробежки.

— Т-щеловек Цзинь Цзиюнь. Нам т-снужно что-то делать.

«Нам». С каких пор вообще появилось это странное «нам»?

— Делать с чем?

Спаситель поморгал третьим веком, глядя в пространство.

— Это сражение, т-с, что мы были свидетелями.

— Что с ним?

— Зс-са ним наблюдали. Симах Нуари наблюдал.

— И что?

Илиа Фейи с дробным грохотом своих металлических ходуль развернулся лицом к Цзинь Цзиюню и вперил в него свои безумные звериные зенки.

— Ты не понимаешь всей серьёзности ситуации, человек Цзинь Цзиюнь.

Цзинь Цзиюнь всё никак не мог с собой договориться, в каком исполнении этот голос ему был ненавистнее, вживую или в исполнении вокорра.

— Если ты думаешь, птица, что ваше токование было мне хоть сколько-то понятно…

— Не трать время на пустые попытки вывести меня из себя, человек Цзинь Цзиюнь, у тебя его на поверку не так много осталось. Тебе пора уяснить простую вещь — за вами наблюдают. Мы, ирны, другие расы, к которым, слава небесам, этот разговор не имеет пока никакого отношения. Вот уже много сотен сезонов лично я наблюдал за вами, регулярно отправляя отчёты домой.