Мгла

Снова воцарилось молчание, но такое напряженное, словно готово было взорваться. Зудин не выдержал и посмотрел на Ромашку, и встретил ее взгляд. У нее было такое лицо, как будто она сейчас закричит, но, вместе с тем лицо было красивым. Оно было прекрасным даже в отчаянии. Только Зудин видел не это лицо, а жабье, давящееся.

Зудина чуть не прорвало. Мучила пропасть между красотой и уродливой разинутой пастью. Как эта пропасть куда-то исчезла? Некуда было деться от этого несоответствия. Стало зябко, и Зудин включил печку. Хотелось сделать Ромашке больно. Только ее боль могла облегчить его боль. Выволочь из машины и таскать за волосы по земле, а потом разбить каблуком ее жабью пасть. И по животу, чтобы дергалась в конвульсиях, как давеча, когда подавилась. Помня, как ее тело отзывалось на удовольствие, наблюдать, как оно отзывается на боль. Заставить страдать, страшно страдать, как при потере близкого человека. Видеть, как боль корежит ее лицо. От этих мыслей стало легче, как от таблетки.

Москва приближалась. Поток стал плотным и вскоре замедлился, а Зудин хотел гнать. Они молчали и этим выдавали себя. Молчание было красноречивее слов. Движение почти остановилось, машины продвигались короткими рывками. Зудин перестроился на обочину, но вскоре и обочину затянула вереница автомобилей. Стало совсем светло. Дым из выхлопных труб поднимался как пар, словно зимой.

-..твою мать! Суббота же! Откуда столько народу! — вырвалось у Зудина.

— Здесь всегда пробки, — пробормотала Ромашка.

Он чуть не врезал ей наотмашь, чтобы заткнулась.

— Не говори ерунду.

Разве это он сказал? Ведь он не собирался ничего говорить. Зудин взглянул на нее. Ромашка молчала, схватив на горле ворот куртки смуглыми пальцами с ярко-красными ногтями. Вчера эти пальцы держались за сашкин член, им нравилось трогать такой здоровый член, гонять на нем шкуру. Зудин глянул на дорогу и опять на нее. Ему показалось, она сейчас раскроет рот и заговорит. Они встретились глазами. Он почувствовал толчок.

-..твою мать!

Он не успел затормозить и стукнул Тойоту-Камри, которая шла впереди. Он включил аварийку и вышел. Из Камри вылез невысокий кавказец.

— Ты что, ездить не умеешь?

Зудин приготовился к драке.

— С кем не бывает! Извини.

Кавказец подошел, посмотрел на бампер. Зудин протиснулся между машинами и наклонился. На Рейндж Ровере чуть погнулся номерной знак. На бампере Камри рядом со знаком была царапина.

— Вот, — провел пальцем кавказец.

— Это ерунда. Это и тысячи не стоит.

— Смеешься? Ты же видишь, машина дорогая, как говоришь — тысячи не стоит!

— Не такая уж дорогая.

— Тебе это Жигули, что ли? — кавказец начал закипать.

— Ладно, давай — трешку и — по рукам?

— Смеешься? Все, я гаишников вызываю.

— Ладно — пятерка.

Кавказец уставился на него. Теперь Зудин начал злиться.

— Ремонт тут не нужен. Если не присматриваться, ничего не видно. Просто, так как я не прав, я предлагаю тебе пять штук. Я считаю это справедливым в данной ситуации.

— Ладно, договорились, — кавказец скривился, словно делал одолжение. — Просто я опаздываю.

— Бумага есть? Расписку написать.

— Нет.

Зудин вернулся в машину, открыл бардачок. Ромашка поджала ноги.

— Надолго?

Он не ответил, взял бумагу и вышел. Когда кавказец написал расписку, Зудин прочел ее и отдал деньги.

— Ладно, давай аккуратно езди, — кавказец протянул руку.

— Пошел ты… — Зудин направился к своей машине.

Кавказец что-то выкрикнул, хлопнул дверью.

— Уже все? — удивилась Ромашка.

Зудин тронулся и перестроился влево, чтобы объехать Камри.

— Все нормально?

Ее показное участие выглядело по-идиотски. Зудин снова закипел. Кавказец на Камри отвлек на несколько минут, и вот все вернулось.

— Вы договорились? — похоже, она, во что бы то ни стало, решила не молчать.

— Да.

— Ты дал ему денег?

Зудин кивнул.

— Сколько?

— Пять тысяч.

— За что? — возмутилась она. — Чурке какому-то!

— Чурке? Кто бы говорил! — заревел он, — сама-то давно из-под такого вылезла? Ты же только под такими и была!

Ее лицо сморщилось и застыло в этой гримасе, как будто у нее остановилось дыхание. Зудин смотрел на Ромашку, видел, как она разродилась болью, которой с утра не могла разродиться. Он обрадовался как ребенок. Глянул на дорогу и опять на нее, стал бросать в нее слова, словно тыкать рогатиной.

— Ты же тварь. Конченая. Тебя только в бытовку гастарбайтерам.

— Ты же сам пригласил… — пролепетала она.

— Да кто б тебя приглашал, если б ты нормальная была! Купчиха…твою мать! Мразь ты!

— Останови! — закричала она. — Останови машину!

Зудин резко перестроился и остановил.

— Пошла вон, тварь!