Мгла

— Да, порода у меня есть. Мой прадедушка был купец. Аким Иванович Баринов, — сказала она.

— Ты тоже Баринова? Купчиха! — сказал Зудин и все трое засмеялись.

Она так и села за стол с голыми ногами, в трусах, свитере и носках. Уже за столом расчесала волосы и собрала в хвост. Зудин оделся и сел с другой стороны, чтобы она была между ним и Сашкой.

— Дай руку, — попросил Сашка.

Ромашка протянула ему руку, голую до локтя. Он взял ее в свою ручищу как в чашу, как будто собирался гадать, и провел по ней пальцами, перевернул и поводил по тыльной стороне ладони, по пальцам с крепкими, покрытыми красным лаком ногтями.

— У тебя будут прекрасные сыновья. У тебя не бледная ручка с синими жилками и тонкими пальчиками, а красивая по-женски сильная рука, от нее веет теплом и здоровьем. У женщин с такими руками рождаются рослые и здоровые сыновья, — сказал Сашка.

Он поднял рюмку, Зудин и Ромашка тоже взялись за рюмки.

— За богатырей и их матерей! — Зудин выпил, запрокинув голову.

— За тебя, Ромашка! — Сашка вылил в рот содержимое рюмки, не сводя с нее глаз.

— Спасибо, ребята! — она тоже выпила и зажала рот тыльной стороной ладони, на глаза выступили слезы.

— Занюхай! Занюхай! — Сашка и Зудин совали ей в нос черный хлеб и шашлык.

Ей стало горячо в груди, тепло пошло по всему телу, она съела кусок шашлыка и засмеялась. Ей было очень хорошо.

Глава XIII (окончание)

Ромашка не чувствовала себя пьяной и хорошо помнила, как они перешли в дом, в просторную комнату с низким потолком и большой кроватью. У Ромашки было ощущение, как будто она смотрит на себя со стороны, как будто все происходит не с ней. Кровать была застелена, пахло деревом и чистым бельем. Сашка включил ночник, похожий на гриб, и комната наполнилась мягким желтовато-коричневым светом. Четкие очертания имело только то, на что был направлен взгляд, остальное тонуло в загустевшем по углам мраке.

Ромашка была благодарна им обоим за заботу, и все же испытывала стыд. Она села на кровать и стала раздеваться. Зудин помогал ей. Она видела, что его руки дрожат. С ним так бывало, когда он хотел очень сильно.

Зудин раздел ее до гола. Ромашка сидела, уронив на колени руки, щурилась на желтый свет и улыбалась. Она видела, что Зудин и Сашка тоже немного волнуются. Растерянность Ромашки и нерешительность мужчин, которые смотрели на нее и снимали с себя одежду, делали этот момент похожим на жертвоприношение. Как будто омовение в бане было нужно для того, чтобы положить ее на ложе-жертвенник, и вырезать внутренности, нарушить связи и сочленения, посредством которых в этом молодом, здоровом и красивом теле присутствует жизнь.

Раздевшись, Зудин стал целовать ее; он как будто извинялся и умолял ее осторожными поцелуями. Сашка был рядом. Теперь на нем были другие трусы, узкие, с неестественно выпирающим спереди комком. Ромашке захотелось потрогать его, но она подумала, что первым должна трогать Зудина. Она взяла Зудина за член, у него был твердый как кол, и стала ласкать его, но смотрела на Сашку. Ей казалось, что у него в трусах батон колбасы, хотелось скорее увидеть, какой у него.

Зудин поцеловал Ромашку в губы, и она закрыла глаза. Сашка на время утонул в старинном мраке своей избы. Зудин целовал ее и гладил по всему телу, а она водила рукой у него между ног. Он сопел, она чувствовала, что сейчас ему станет совсем хорошо, и ей тоже станет совсем хорошо, надо только довериться ему полностью, до конца. Его распаренное тело давило на нее, принуждая лечь на спину.

Ромашке хотелось поиграть, продлить предвкушение, но он повалил ее, развел ноги и придавил собой. Ей нравилось подчиняться его силе. Ее доверие было таким же безграничным как наслаждение. Зудин взял ее за бедра и вошел в нее. Он почувствовал, как конвульсивно сжалось ее тело, обхватив его как моллюск. Зудин ослеп от возбуждения.

Ромашка нырнула в сладострастие как в закипевшее молоко, и оно сомкнулось над ней. Она задыхалась, как будто быстро бежала, и даже не поняла, как у нее вырвалось признание. Зацелованные губы выдали ее.

— Я люблю тебя…

Это был такой миг, когда ей казалось, что все в ней слилось воедино, мысли, душа и тело. И это одно и произнесло эти слова, как будто только для этого соединилось. Ее счастье было безграничным. Она не чувствовала ни капли усталости…

Зудин перестал двигаться, медленно, словно шланг, вытащил из нее член, поднялся и развернул ее. Она снова увидела Сашку. Кровать заскрипела, просев под его тяжестью. Он вырос перед Ромашкой как гора, став на постели на одно колено. Она не видела его лица, видела только рельефный живот и лопающиеся трусы. Зудин упивался ее красотой, плавными линиями стана, густыми завязанными узлом волосами.