Ни бельмеса не понял Мечник из слов велемудрого кователя-колотуна-колдуна. Впрочем, Кудеслав остерёгся гневить Звана расспросами или – тем более! – спорами, а потому покорно наладился уходить. Он только крохотный осколок мига промедлил: глянул на сделавшегося не по-живому плоским недоросля, убедился, что любое, даже самое распречародейственное знахарство тут уже безнадёжно опоздало…
А потом…
И на дюжину шагов не успел Кудеслав отойти, как раздавшийся позади плаксивый полустон, полувсхлип вынудил его оглянуться.
Парень, всего мгновенье назад казавшийся мёртвым окончательно и безвозвратно, теперь дёргался в попытках встать.
А в руке сутулящегося над ним кователя-колдуна темнело нечто, весьма похожее на лист папортника.
А на самом кончике этого листа мерцала тёплая зеленоватая звёздочка.
…Вот так-то Зван по прозванию Огнелюб нынешней Ночью и выручил некоего Кудеслава Мечника из большой беды. Из настолько большой беды, что вспомянуть лишь – и то студёная жуть охватывает. Из беды, пособить которой только и мог великий колдун. Наверное… то есть наверняка мог бы пособить той беде ещё и волхв-хранильник Светловидова капища, но в нужный миг добрый Кудеславов друг Белоконь поблизости не случился. В нужный миг случился поблизости Огнелюб, с которым Мечнику до сей поры даже видеться накоротко не доводилось.
И хоть того, во что Званом велено тебе вглядываться, ты уж на веку своём нагляделся до скуки зевотной; хоть вовсе не понятно, что такое в кователевых устах могло означать “новым глазом” (что угодно это могло означать, вплоть до прямого смысла) – всё едино не сможешь ты, Кудеславе, махнуть рукою на Огнелюбов наказ. По крайней мере, нынче – не сможешь.
С сожалением отпихнув последнюю из хороводниц (та, бедняжка, в настырных попытках надеть свой венок на высокий шелом высокого общинного стража до ссадин доелозилась голыми грудьми по железной панцирной чешуе) Мечник решительно зашагал на явственные отзвуки пения, гомона и многоголосого весёлого визга – к речному берегу, где ещё с вечера полыхали громадные Очистительные Костры.
…На берег Мечник подоспел к самому веселью.
В Ночь Цветоодеянного Бога вершатся дивные, небывалые чудеса. Например… Нет, то есть что старый Глуздырь свечера хватил преизрядного лишку – тут, конечно, никакого особого чуда нет… да и свершается такое всё же малость почаще, нежели раз в году. Но вот что старик ещё до зари успел кое-как проспаться и поволокся творить над собою обряд очищения…
К предрассветью близ Костров остались лишь мальцы, которым было назначено блюсти неугасимость Купалова Пламени, а кроме них – с десяток сопляков и соплячек, занимающихся не одними лишь прыжками через огонь.
Кудеслав не видел, как именно затеялась свара между похмельным Глуздырём и хуже-чем-хмельными юнцами. Не видел, но рассказать бы мог безошибочней любого очевидца.
Старик, поди, ещё с изрядного далека принялся растолковывать всем желающим, а паче – всем нежелающим слушать, что Ночь какая-то неправильная, что вообще всё стало гораздо хуже, чем в дни его Глуздырёвой молодости и что даже сама земля теперь вконец оплошала – от каждого шага качается.
Потом Глуздырь, вероятно, споткнулся о парочку, самозабвенно угождающую Купале. С трудом восстановив равновесие, старец упёр руки в бока и некоторое время придирчиво наблюдал за творящимся действом. Сперва наблюдал молча; затем стал учить девку правильно раздвигать ноги… Возможно, он согнал парня и сам забрался на его место – показать, как всё это делалось в дни его Глуздырёвой молодости (то есть правильно). Если так, то свару без сомненья заварила непочтительная юница, дерзнув помешать старику мирно вздремнуть на себе.
Отголоски свары Мечнику выпало услыхать на подходе к берегу. То есть сварой это можно было назвать с изрядной натяжкой. Соплячьё вело себя довольно-таки уважительно (по тогдашним делам даже НА УДИВЛЕНИЕ уважительно); оно, соплячьё-то, всего-навсего наперебой пыталось втолковать распалившемуся дедушке, что нынче всё не хуже, а гораздо лучше, чем в прежние времена. Правда, юнцовское толковище получалось чересчур громогласным. А уж про не на шутку взъерепенившегося Глуздыря и говорить нечего – почтенный старец визжал ошпаренным подсвинком:
– …даже костры не умеют обустроить толково! Эвон, как горят: низко, чахло… Не костры – доходяги! Да ещё над самым обрывом запалено! Так и птенец, глуздырь-недопёрок играючи перепурхнет прямёхонько в реку!.. Да нет, не перепурхнет – шагом перешагнёт!
Зря, конечно, Глуздырь помянул глуздыря. Подростки, мгновенно растеряв остатки почтительности, шуганули предрассветную тишь дружным радостным ржанием, и старик вконец озверел. Впрочем, нет. Именно вконец он озверел, когда сквозь сопляческое веселье проткнулся тоненький девчоночий писк: “Покажи, как недопёрок перешагнёт! Покажи!”
И озверелый старик показал.
Глянуть на “перешагивание недопёрка” Кудеслав не успел; зато Урману Мечнику выпало полюбоваться тем, что последовало мгновением позже.