Метрополис

— Да, сэр. Собственно говоря, сегодня вечером я собираюсь проследить за ним.

— Отлично! Возможно, тебе будет интересно узнать: Геннат сейчас разрабатывает теорию, что убийца — один из членов «Стального шлема». Мы нашли членский значок в руке мертвого Тетцеля. Будто тот сорвал его с лацкана убийцы. Не помнишь, был у Тетцеля такой значок?

— Нет. Не помню, сэр. И он не показался мне «правым».

— Что ж, мы сможем обсудить это подробнее, когда ты придешь на «Алекс». Ты ведь придешь завтра? Я имею в виду, если решишь не изображать больше клутца.

— Я приду завтра, сэр.

По крайней мере мне следовало доложить о пропаже вальтера и предложить замену.

— Хорошо. Сможем наверстать упущенное и поделиться некоторыми идеями. Потом, я подумал, не согласишься ли ты поужинать со мной в ближайшее время?

— Спасибо. С удовольствием.

— Моя жена очень хочет познакомиться с тобой, Гюнтер. Я не рассказывал ей подробности, но, боюсь, признался в том, что ты спас мне жизнь. У нас с ней нет секретов друг от друга. Кроме того, из меня ужасный лжец. Наверное, из-за того, что я честный полицейский.

— Поверьте на слово, сэр, нам, честным копперам, приходится лгать, как и всем остальным. Иногда это помогает выжить.

Была почти полночь, а шарабан компании «Томас Кук» забирал разгоряченных англичан от роскошных отелей, чтобы отвезти на ночную экскурсию по знаменитым берлинским секс-клубам. Лесбийским, вроде «Топпкеллера» на Шверинштрассе, где проходила знаменитая черная месса с участием нескольких обнаженных девушек, или в «Волшебную флейту» с отдельными этажами для мужчин и женщин. Такие секс-туры пользовались особой популярностью среди англичан. Очевидно, у них на родине секс нельзя было ни увидеть, ни получить.

Поскольку английских секс-туристов интересовала лишь визуальная стимуляция, казалось маловероятным, что шарабан «Томаса Кука» остановится возле «Кабаре Безымянных». Хотя это место и являлось символом берлинской неблагонадежности и дурного вкуса, секс-шоу там не показывали. Представление в кабаре состояло из серии десятиминутных любительских номеров. Все участники были бедными обманутыми душами, специально отобранными за поразительную доверчивость и отсутствие способностей садистом-конферансье Эрвином Ловински, который, несмотря на доказательства обратного, сумел убедить артистов, что у них настоящий талант, а в зале сидят влиятельные люди, способные дать бедолагам старт в шоу-бизнесе. Между тем публика, считавшая себя весьма искушенной, с жестоким наслаждением созерцала одно катастрофическое зрелище за другим. «Кабаре Безымянных» было очень популярно, проведенный там вечер многие берлинцы считали идеальным — ни больше ни меньше.

Я обнаружил Эриха Ангерштейна за столиком в глубине оживленного зала с бутылкой хорошего шампанского и в сопровождении двух дам, которые, казалось, наслаждались представлением, хотя их улыбки могли вызывать и ладони Ангерштейна, засунутые каждой под лифчик. Увидев меня, он даже не попытался убрать руки в более приличное место — для гостей «Кабаре Безымянных» не существовало ничего запретного — и не представил меня своим спутницам, которые оказались близняшками.

— Гюнтер, — произнес Ангерштейн. — Я все думал, когда же ты появишься. Маргит, налей Берни выпить. Вот хорошая девочка. Ты любишь шампанское, Берни?

— Не особенно.

— Ужасная дрянь. Пахнет козлом, а на вкус как сыр. Или женская щелка. Дамочки пьют его потому, что дорогое. По их мнению, это означает качество. Но на самом деле это просто газ. — Он дернул головой, подзывая официанта, и я попросил бокал мозельского. — Где ты был? Стригся, полагаю.

— Что-то в этом роде.

— На твоем месте я бы потребовал деньги назад.

На сцене одноногая и однорукая женщина в инвалидном кресле пела «Никто не знает бед моих». Голос у нее был нетренированный и слегка напоминал голос Лотте Ленья, но на этом сходство женщин заканчивалось. Певица в кресле не смогла бы попасть в нужную ноту, даже если бы проглотила целый ящик камертонов. Время от времени публика начинала реветь от смеха, и женщина умолкала. Тогда Эрвин Ловински — «Элоу» — принимался льстить, называя ее голос приятным и естественным, и убеждал не обращать внимания на зрителей. «Ах, Люси, — говорил он, — эти глупцы слишком много выпили. Они не узнают настоящий талант, даже увидев его собственными глазами». Тогда под взрывы хохота она все начинала сначала.

— Беда, о которой ты не знаешь, — крикнул какой-то шутник из зала, — не связана, часом, с рукой или ногой?

Официант вернулся с моим мозельским. Я сделал медленный, даже осторожный, глоток, а после прикурил сигарету:

— Есть причина, по которой мы встречаемся в этой камере пыток?

— Первый ряд. Столик у рояля. Видишь там типа с льняными волосами и подружкой-госпожой? Отсюда не видно, но у девицы на сапожках с пуговицами есть шпоры.