Метрополис

— Человек, который заряжает пистолет, будучи сильно пьяным, — настаивала фрау Вайтендорф, — верный путь к катастрофе. Если это и делать, то хорошо. И лучше всего трезвым. Кроме того, мне не нравится оружие в доме. Оно заставляет меня нервничать.

— У меня же есть пистолет.

Я вспомнил, что хоть и потерял где-то вальтер, у меня еще оставался маленький пистолет Райхенбаха. И тот был удобно прижат к моему животу, пока мы с квартирной хозяйкой разговаривали.

— Это другое. Вы полицейский.

— Вы удивитесь, если узнаете, сколько жалоб поступает в полицию на то, что мы стреляем в невинных людей.

— Тут не до шуток, герр Гюнтер. Кроме того, Рэнкин англичанин. Англичане ведь ненавидят нас? Он, возможно, и нет. Но остальные ненавидят почти так же, как французы.

— Ладно, я поговорю с ним, когда увижу в следующий раз.

— Спасибо. Еще можете упомянуть, что я не одобряю не только оружие, но и присутствие по ночам в его комнате женщин. В частности, фройляйн Браун. Я бы не возражала, но они шумят и мешают мне спать.

— Что-нибудь еще, фрау Вайтендорф?

— Да, звонил некто Эрих Ангерштейн. Дважды. Просил вас перезвонить. Но он мне не понравился. У него очень заурядный голос. Я спросила его номер, а он сказал, что у вас уже есть его визитная карточка, но, если потеряли, можете в любой вечер на этой неделе найти его после полуночи в «Кабаре Безымянных». Не то чтобы это мое дело, герр Гюнтер, но я слышала, «Безымянные» — место, которого должны избегать респектабельные люди.

— Я не респектабельный человек, фрау Вайтендорф, а полицейский, а значит, хожу в дурные места, чтобы вам не приходилось этого делать. Когда побываю в «Безымянных», расскажу все об этом заведении, и вы сможете меня поблагодарить.

Я позвонил по номеру Ангерштейна, но мне никто не ответил. Тогда я позвонил на «Алекс». На этот раз Вайс оказался на месте, и я сообщил ему, что не произошло ничего особенного, если не считать поломки тележки. Наступило долгое молчание. Казалось, Вайс задумался.

— Очень жаль.

— Я подумал, не захотите ли вы оставить меня на улице, — добавил я, надеясь, что он скажет «нет». — Но без этой штуковины мне придется изменить внешность. Раздобуду костыль и буду просить милостыню на одной ноге.

— И что ты сам об этом думаешь?

— Думаю, что мог бы это сделать.

— На самом деле все зависит от тебя, Гюнтер.

— Можно честно? Я начинаю думать, что зря трачу время. Особенно теперь, когда произошло еще одно убийство. Считаю, нужно сменить тактику.

— Что ж, попытка была смелая. Благородный провал, если хочешь. Я по-прежнему убежден, что ради поимки убийцы мы должны попробовать все, даже если то, что делаем, выглядит необычным или неприятным. Но, возможно, ты прав, и сейчас самое время сменить тактику, попробовать что-то новое. К чему бы это ни привело. Гжесинский рвет на себе волосы. У нас очень мало идей, а общественность не особо помогает. Не мне тебе рассказывать, сколько времени мы потратили впустую из-за моей статьи в газете с призывом о помощи. Можно подумать, берлинцы не желают поимки этого типа.

— Такое, безусловно, возможно. — Он сделал паузу. — Но с тобой-то все в порядке? С твоим состоянием. Чувствуешь себя хорошо?

— Если вы о том, бросил ли я пить, то да, бросил.

— Это уже кое-что, полагаю. Я имею в виду, полицейская работа тебя не утомляет?

— Нисколько, сэр. И я хочу поймать этого убийцу так же сильно, как и вы.

— Хорошо, хорошо.

— Но я не изменил свою гипотезу, Виннету и доктор Гнаденшусс — один и тот же человек. По этой причине и с вашего разрешения мне придется поговорить с девушкой министра, Дейзи Торренс. Похоже, ее предыдущий любовник, парень по фамилии Гайзе, Руди Гайзе, во время войны увлекался тем, что уродовал вражеские трупы. Отрезал уши и тому подобное. Поговаривают, он до сих пор носит с собой нож. А если добавить, что, по общему мнению, он ненавидит женщин, из него может получиться ценный подозреваемый. Как я уже говорил, от отрезания уха до снятия скальпа всего пара сантиметров. Стоит проверить, я думаю.

— Очень хорошо. Но, пожалуйста, будь очень осторожен. Сейчас я не особенно популярен у министра. Полагаю, он уволил бы меня, если бы мог. Уволь он из полиции еврея, это, определенно, помогло бы ему хорошо выглядеть перед своими врагами. Тем более он и сам еврей. Министр даже может придумать вескую причину избавиться от меня. Похоже, президент полиции Штутгарта Кляйбер пожаловался на мою книгу, обвинил меня в сведении старых счетов. Что попросту неправда.

Если бы мне удалось дочитать его занудную книжку, я бы согласился. Из преданности.

Между тем я решил не говорить Вайсу, что почти склонился к тому, чтобы переговорить с Фрицем Лангом о его первой жене и интересе к Джеку-Потрошителю. Могло показаться, что заброшено слишком много удочек для одной рыбалки. Вместо этого я дал начальнику кое-что другое:

— Последняя жертва, сэр, Иоганн Тетцель. Мы с ним встречались в ходе расследования. Не так давно я допрашивал его у аквариума Берлинского зоопарка. Именно Тетцель навел меня на Пруссака Эмиля.

— Пруссак Эмиль — тот, чьей тележкой ты пользовался, верно?