Метрополис

— Моя мама-венка однажды сказала мне, что не доверится мужчине, который свистит, — сказала Лотте, критически взглянув на меня поверх очков. — Никогда. Это самый отвратительный звук на свете. Когда я спросила, почему, она сказала, что свистом воры и убийцы посылают друг другу зашифрованные сигналы. Знаете ли вы, что именно по этой причине свист и сегодня запрещен в «Линден Аркад»? О да! Там решат, что вы — мальчик по вызову, и попросят вас уйти. Но хуже того — когда некоторые недобрые люди хотят вызвать ужасных дьяволов и злобных демонов, которых не следует называть по имени, они тоже свистят. Вот почему свист запрещен у мусульман и иудеев. Это не просто боязнь прослыть безбожником, а более древний страх, что призовешь нечто злое. Собаку, которая может оказаться вовсе не собакой. Женщину, которая может оказаться не женщиной. Или мужчину, который может оказаться не мужчиной. Козла, который может быть самим дьяволом. Викинги верили, что свист на борту корабля вызывает злых духов, которые порождают штормы, и они вполне могли выбросить провинившегося за борт, чтобы задобрить богов.

Широкий рот Лотте с сильно напомаженными губами распахнулся в озорной улыбке, точно огромный плод инжира:

— Все это, конечно, невежественные суеверия. Но гораздо важнее то, что в театре никогда не следует свистеть. Работники сцены свистом сообщают о смене декораций. Люди, которые свистят в театре, могут сбить с толку сценические бригады и заставить их поменять декорации, а это способно привести к серьезным несчастным случаям. Я знаю, поскольку сама видела, как такое происходит. Вообще говоря, мы называем это неудачей. А вы же знаете, как к ней относятся в театре. Просто помните об этом, мой прелестный друг, когда в следующий раз у вас возникнет искушение посвистеть здесь. Пожалуйста, постарайтесь обуздать свои губы, даже если рядом окажется прекрасная Бригитта.

С этими словами Ленья ушла.

— Не обращай на нее внимания, — сказала Бригитта. — Лотте известна своей вспыльчивостью.

— Кроме шуток?

— Но она ведь кое-что из себя представляет, да?

— Такую женщину я не скоро забуду. Тебе лучше принести уксус. Я все еще чувствую ее жало. — Я скорчил гримасу: — Она случайно не из дамского клуба скорпионов, как ты думаешь? Одна из пикантных «сиреневых» дамочек, которые могут прекрасно обходиться без мужчин. Знаешь, как Сафо и моя школьная учительница.

— Я же тебе говорила. Она замужем.

— Ты тоже была. И посмотри, как все обернулось.

— Уверяю тебя, Лотте любит мужчин не меньше, чем всякая другая женщина.

— Ну, если другая женщина — это ты, все в порядке. Но если речь о «колючке» или эмансипированной девице из «Гогенцоллерн лаундж», то я не уверен. Кроме того, у Вайса есть друг, Магнус Хиршфельд[58], который считает, что в Берлине более двухсот пятидесяти тысяч лесбиянок.

Бригитта рассмеялась:

— Глупости какие.

— Нет, правда. Он сосчитал всех, когда они выходили из восьмидесяти пяти лесбийских ночных клубов и спортивных ассоциаций в городе. Не говоря уже обо всех театрах.

— Зачем кому-то заниматься подобными подсчетами?

— Хиршфельд очень интересуется сексом. Всеми видами секса. Но не спрашивай меня, почему.

— Кстати, где твоя тележка?

— Сломалась.

— Ты ее сломал?

— Похоже, я куда больший клутц, чем предполагал.

— И что собираешься теперь делать?

— Не знаю. Позвоню боссу, наверное. Узнаю, что мне делать. Но скажу ему, что думаю выбросить полотенце, пока кто-нибудь меня им не придушил. У меня сегодня была стычка с бандой диких парней, и я чуть на самом деле не стал калекой.

— Звучит не очень хорошо. А я уже начала привыкать к твоим появлениям здесь.

— Есть и другие места, где мы можем встречаться. Рестораны. Спальни. Мы даже могли бы пойти на настоящее безумие и отправиться как-нибудь в парк.

— Конечно. Но здесь ты у меня под контролем, и мне это нравится. Ты сильно отличаешься от мужчин, которых я встречаю в театре.

— Наверное, так и есть. Если бы я только мог научиться не свистеть.

— Сможешь?

— Нет, если рядом такая первоклассная блондинка, как ты, ангел. Из-за тебя каждый встречный немец будет свистеть, будто зимние сквозняки в замке.

Позже, когда я возвратил себе относительно нормальный вид и вернулся на Ноллендорфплац, выяснилось, что фрау Вайтендорф снова беспокоится о Роберте Рэнкине.

— Вы ведь знаете, что я убираю его комнату, — сказала она.

— Хотелось бы, чтобы и мою убирали.

— Вы мне не платите столько, сколько он. В любом случае, послушайте, я беспокоюсь не столько за него, сколько за всех нас. Вчера убирала его комнату и нашла на полу это.

Она достала пулю и положила ее мне на ладонь. Пуля была для автоматического пистолета 25-го калибра.

— Нет закона против ношения оружия, — сказал я. — Даже Томми имеет право на самооборону.

— Я это понимаю. Но он пьет. И пьет слишком много. А мой старик говорил, что оружие и алкоголь несовместимы.

Я улыбнулся и не стал ей говорить, что все четыре года в окопах пил, наверное, каждый день. Иногда выпивка — единственная веская причина нажать на спусковой крючок.