Метрополис

— Нет, они гораздо хуже. Не верите мне, сходите в суд по делам несовершеннолетних и посмотрите своими глазами, Бернхард. У них нет души — у половины из них. Но почему это должно кого-то удивлять? Многие из них выросли без всякой дисциплины, потому что их отцы погибли в окопах.

— А что насчет письма? Ты всерьез утверждаешь, что его мог написать подросток?

— Простите, шеф, но почему бы и нет?

Вайс великодушно взмахнул рукой, побуждая Генната продолжить.

— Писать они могут. Образование получили. Некоторые из этих свиненышей гораздо умнее, чем вы думаете, шеф. Пауль Кранц, например. Помните его? Он учился в хорошей школе, в гимназии, и получил бы абитур, если бы не такая мелочь, как суд по делу об убийстве.

Пауль Кранц был несовершеннолетним, дело которого недавно рассматривалось в берлинском суде; его обвиняли в убийстве двух его друзей — молодых людей из хороших семей среднего класса, и еще одного мальчика, который был его соперником в борьбе за любовь местной девочки. Убийства вызвали огромный интерес берлинских газет.

— Но Пауль Кранц был оправдан, — запротестовал Вайс.

— Тем хуже. Все в Берлине знают, что это сделал он. Три убийства, а он получил лишь шлепок по рукам. Три недели взаперти за незаконное хранение пистолета 25-го калибра. Вот что я называю ловкостью. Думаете, преувеличиваю? Ничуть. Я припоминаю, как судья, который рассматривал дело, ссылался на опасные веяния, охватившие современную молодежь. Откровенно говоря, многие немецкие подростки — или коммунисты, или нацисты, хотя еще не знают об этом. Может, доктор Гнаденшусс как раз один из таких — молодых Пифке, которых нацисты старательно вербуют, потому что ни один из них не обладает и зачатками совести. Идеальный нацист.

Кстати, вы заметили, что я упомянул пистолет 25-го калибра, который был у Кранца? Дело в том, что такие есть у многих детишек из банд. Забудьте о ножах и дубинках — у мелких дикарей давно пистолеты. Это символ статуса. Такой же, как серьга, хорошая пара кожаных шорт или старый смокинг. Это преступное племя стремится лишь к собственным преступным удовольствиям.

— И что ты предлагаешь? — спросил Вайс, поправляя манжеты своей безупречной рубашки.

Он казался образцом терпения — полная противоположность своему более вспыльчивому заместителю.

— Пусть рано утром Шупо[36] соберут их всех для допроса. Посмотрим, что удастся вытрясти из карманов ледерхозенов[37] этих детишек. По крайней мере для министра будет выглядеть так, будто мы что-то делаем. Кто знает? Вдруг нам повезет. Самое время. Возможно, у какого-то парнишки найдется печатная машинка с дефектом клавиши «G», и мы будем смеяться до самого удара топора.

— Но где же они? Эти твои банды подростков?

— Их довольно легко найти. Они ошиваются в палаточных лагерях в парках, на заброшенных складах и в старых пляжных домиках на окраинах Берлина, в основном западного. И некоторые даже называют себя именами из романов Карла Мая.

— Откуда ты все это знаешь, Эрнст? — спросил Вайс.

— В тюрьме Шарлоттенбурга сидит четырнадцатилетний беглец, который в драке на ножах зарезал другого члена банды. Злобный маленький псих считал, что играет в голозадых бойскаутов. Оказалось, он — двоюродный брат моего шурина. Сестра позвонила узнать, смогу ли я ему помочь, а я велел ей забыть об этом. Помогать нужно было год назад, отодрав за уши, а теперь ему нужен хороший адвокат. Кроме того, я детектив, а не чертов психиатр.

— Мы заметили, — сказал Хеллер.

— Так что скажете, босс? Собрать их для допроса?

— Мне не нравится идея массовых арестов, — ответил Вайс. — Напоминает фрайкор[38] и правое крыло. Но если ты считаешь, что попробовать стоит, давайте сделаем это. Я поговорю с Магнусом Хаймансбергом и посмотрю, когда мы сможем все организовать.

— Чем раньше, тем лучше, — сказал Геннат. — Последнее, что нам нужно, это еще одно письмо, не говоря уже об очередном убийстве.

— Да, действительно, — согласился Вайс. — Неловко, что это письмо ставит Крипо в трудное положение. Нам все сложнее отбиваться от критики как консерваторов, так и коммунистов. Думаю, мне, возможно, придется написать статью в «Тагеблатт». Доктор Гнаденшусс — не единственный, кто может рассчитывать на газетную полосу. Я поговорю с Тео Вольффом.

Геннат выглядел так, словно собирался что-то сказать, но Вайс, подняв указательный палец, остановил его:

— Знаю, ты скажешь, что мне следует выбрать газету, которой руководят не евреи, но у «Берлинер Тагеблатт» тираж — четверть миллиона. И другие газеты обязательно подхватят ее сообщение. Давно пора убедить наших граждан в том, что они должны стать глазами и ушами полиции. Возможно, мы сможем уговорить людей поймать для нас доктора Гнаденшусса.

— Удачи с этим — вот что я хотел сказать.

— Думаешь, подобное невозможно?

На миг вид у Генната сделался раздраженным.