Метанойя

– Ну что ж, умник, поехали. Будет тебе и следователь, будет и адвокат. Давай руки.

Я вытянул вперед руки, и он быстро защелкнул на запястьях наручники, после чего сказал несколько слов с свою «уокитоки». Меня вывели на улицу и усадили на заднее сиденье серой «Волги», стоявшей у подъезда, а по бокам тут же уселись двое автоматчиков, так и не снявших свои маски.

Блестящий диск сентябрьского солнца ярким светом заливал двор, и я невольно зажмурился, хотя понимал, что, возможно, теперь долго не увижу свой дом. Мысленно я уже простился со всем, что мне было дорого, и в первую очередь с черным «ягуаром», понуро глядевшим, как другая машина увозит его хозяина. Сердце мое разрывалось от тоски, я понимал, что на этом закончилась еще одна моя жизнь, и как бы ни сложилась дальнейшая судьба, я уже никогда не стану прежним. Почему-то не было страха перед тем, что меня ожидает, хотя я всегда очень боялся тюрьмы: грозный призрак, маячивший на горизонте, вдруг придвинулся и приняв реальные очертания, сделался до противности обыденным.

Усатый опер вышел из подъезда и занял место впереди рядом с водителем. Остальные погрузились в бандитского вида «девятку» с тонированными стеклами и, не дожидаясь нас рванули со двора. Чуть погодя и наша «Волга», характерно поскрипывая подвеской медленно выползла из арки и влилась в общий поток.

Быстро промчавшись по утренне оживленным центральным магистралям города, машина свернула во двор серого здания послевоенной постройки. От мрачной громадины веяло ледяным холодом– говорили, что его начинали строить пленные немцы, на мой взгляд, здесь сильно не хватало надписи над входом: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Наверное, управление внутренних дел и не может выглядеть по-другому, иначе кто же будет уважать и бояться эту организацию? Меня выгрузили из машины, и усатый опер распахнул передо мной массивную деревянную дверь, пропуская вовнутрь. Миновав стеклянный аквариум, в котором за многокнопочным пультом сидел, по-рыбьи выкатив устало-подозрительные глаза, толстый, как налим, офицер, мы поднялись на третий этаж. Длинный коридор с бесчисленным множеством черных дерматиновых дверей был абсолютно безлюдным, и наши шаги по истертому линолеуму резким стуком отдавались в зловещей тишине. Наверное, со стороны это выглядело очень символично– сужающаяся перспектива бесконечного коридора, мрачные люди, целеустремленно идущие по нему, и неизвестность, скрытая за черными дверями. На долю секунды я выхватил такое ощущение– скорее всего, это был совокупный образ всего прочитанного и слышанного на тему преступления и наказания, неожиданно выплывший из подсознания. Но особо сосредоточиться на нем не пришлось, потому что усатый открыл одну из дверей и мы вошли в довольно большой, прокуренный насквозь кабинет.

За одним из трех обшарпанных столов сидел невзрачный очкарик в темном дешевом пиджаке с университетским ромбиком на лацкане. Усатый опер довольно заулыбался.

– Здравствуй, Николаич. Вот, доставили, дома оказался. Хорошо, что ты пораньше пришел, можешь с ним сразу и поговорить, пока он тепленький.

Очкарик безразлично кивнул:

– Конечно, поговорим. Кстати, в отношении орудия убийства появилось что-нибудь?

В голосе усатого заметно поубавилось оптимизма.

– Пока не нашли. Он говорит, что даже не знает, о чем речь идет. Хорош гусь!

Мы с очкариком внимательно посмотрели друг на друга. Это был молодой человек примерно моих лет, совершенно ничем не примечательный– сама серость, в обычной жизни таких людей просто-напросто не замечаешь. Мягкие светлые волосы зачесаны набок в противную прическу а-ля клерк, тонкие губы крепко сжаты, пиджачок едва ли не на два размера меньше, чем нужно,– я поразился, до какой степени этот тип выглядел хрестоматийно, словно только что вылез со страниц русской классики. И в то же время чувствовалось, что он гораздо опаснее, чем даже усатый опер, потому что такие люди на пути к цели не останавливаются ни перед чем и имеют сугубо индивидуальный моральный кодекс. Взгляд серых глаз за толстыми стеклами очков показался мне очень умным, но не исключено, конечно, что я мог и ошибаться.

Он предложил мне присесть на стул сбоку от стола и пару минут заполнял какой-то бланк. Опер тоже уткнулся в какие-то бумаги за другим столом, начисто забыв о моём присутствии, и в кабинете воцарилась тишина, которая действовала на меня угнетающе. Сама обстановка тоже не располагала к благодушному настроению– потрепанные столы, видавшие лучшие времена, металлические крашеные сейфы, которым уже не меньше полусотни лет, прокуренные, с пожелтевшей известкой высокие потолки и острый запах казенного помещения. Забранное толстой решеткой окно выходило во двор, и в него было видно только противоположное крыло здания, ярко освещенное утренним солнцем.

Наконец очкарик перестал писать, аккуратно закрыл авторучку колпачком, и, придвинув к себе переносную пишущую машинку, зарядил в нее лист бумаги.