Metamodernism The Future of Theory

На какое-то время возбуждение этих негативных позиций и, соответственно, тревоги по их поводу были облечены в термин "постмодернизм". В нем они столкнулись с другими формами скептицизма: эписте- мологическим, лингвистическим и этическим. Даже те дисциплины, которые избежали критики категорий, часто оказывались втянутыми в так называемую постмодернистскую проблематику. Распространились всевозможные скептические догмы. Сомнение превозносилось над пониманием. Истина, как утверждалось, была фикцией. Знание было не более чем властью. Философские проблемы были переосмыслены как проблемы языка, но затем сам язык стал проблемой. Общение стало подозрительным. Перевод считался невозможным. Схоласты стали скептически относиться к способности слова отражать мир.

В то время как в науках утверждалось, что этика несовместима с объективным научным исследованием или моральным релятивизмом. Но этический негативизм процветал и в ака-демическом морализаторстве, если теперь он выражался в основном в терминах пренебрежения и осуждения. На какое-то время многие ученые вообразили себя мастерами подозрительности. И сегодня все кажется проблематичным, а почти каждый мыслитель - морально сомнительным. Такой цинизм может быть парализующим.

Это интеллектуальная жизнь под знаком негатива.

Постмодернистский скептицизм должен был стать освобождающим, но он нас подвел. Столкнувшись со скептическим арсеналом "деконструкции", наука по всем гуманитарным дисциплинам на какое-то время оказалась во власти своего рода постструктуралистской поэзии и политического позерства, укорененного в игре гомонимов. Хуже того, в последнее время, как обратная реакция, ее захлестнули волны радикальной конкретности, в целом враждебной по отношению ко всем обобщениям. Оба эти шага - ошибки, которые заводят нас в интеллектуальные тупики. Не стоит удивляться тому, что по мере распада аналитических объектов центробежные силы все больше отдаляют нас друг от друга. Даже теория, которая когда-то стремилась стать грандиозным междисциплинарным синтезом, начала раскалываться по демографическим линиям. Интерсекциональность слишком часто заменяется классовым и расовым редукционизмом.2 Действительно, за последние несколько десятилетий ученые все чаще отказываются от возможности общения и значимых обобщений, а наука поддается фрагментарной гиперспециализации.

Ученые отступления к социологическому опросу, микроистории или архиву - это не решение проблемы, а скорее временные жесты. Как бы ни была плоха игра слов, отказ от абстракции (который кажется научным шагом момента) в конечном итоге отказывается от коммуникации настолько полно, что наши усилия распадаются. Деконструкция, возможно, в значительной степени функционировала как самонаказание слабой интеллигенции; и все же было бы не менее серьезной ошибкой пытаться изменить курс и вернуться прямо в неискренние утешения ложного универсализма. Недостаточно быть позитивистами, как будто мы не знаем лучше.

Постмодернизм оставил после себя набор философских вызовов и моделей, которые сохранились в академической жизни. Это важно, потому что даже если вы не считаете себя теоретиком, даже если у вас нет заявленного интереса к постмодернизму или проекту философии, если вы сегодня занимаетесь гуманитарными или социальными науками, вы почти наверняка впитали, сами того не осознавая, набор неоспоримых убеждений, зародившихся в постмодернизме.

Перед лицом бездны скептицизма есть соблазн отпрянуть от ее края и попытаться реконструировать дисциплинарные категории, вновь утвердить верховенство фактов или обменять скептические сомнения на это, по сути, означает ответить на отрицание восстановлением, замаскированным под переопределение. Это было бы фатальной ошибкой, тупиком. Это приведет лишь к отсрочке решения центральной проблемы. Распад основных нарративов привел к почти всеобщему недоверию к универсалиям, а углубление конкретики, похоже, не сулит ничего, кроме дальнейшей дезинтеграции. Нам, ученым, нужна лучшая модель, отвергающая как эссенциализм эпохи модерна, так и скептицизм эпохи постмодерна; путь, который находится за пределами как гиперспециализации, так и обскурантизма; путь, который не является ни чисто внутренним, ни внешним, ни ассимилирующим, который может поддерживать необходимое напряжение, в котором "я" и "другой" функционируют во взаимозависимых отношениях.