Местечковый романс

До весны 1938 года вездесущая смерть (не по милости ли самого Господа?) пощадила всех жителей Йонавы, обойдя её стороной и собирая свою непреложную дань в других, более отдалённых пределах.

Богобоязненная Йонава, как шутили остряки, оставалась как бы островком бессмертных. Редко случалось, чтобы на еврейском кладбище так долго никого не хоронили.

К счастью, моя бабушка Шейна, пусть с трудом, пока справлялась со своими болячками, хотя её здоровье по-прежнему внушало родным серьёзные опасения.

Погребальное братство местечка из-за длительного отсутствия работы было вынуждено заниматься не совсем привычным для себя делом: его члены убирали кладбище, вывозили на тачках в заброшенный песчаный карьер палую листву и накопившийся за дождливую осень и суровую зиму мусор, поднимали и перекрашивали облупившиеся ворота и старательно обновляли выцветшие надписи на замшелых каменных надгробьях.

— У меня такое предчувствие, что не сегодня-завтра сюда собственной персоной явится Машиах, — мрачно пошучивал Хацкель Берман, глава могильщиков, забавляя байками других. — Какой смысл людям умирать, если Он придёт и всё равно воскресит всех мёртвых? Воскресит и радостно возгласит: «Евреи! Отряхивайтесь скоренько от могильной глины и ступайте по домам — шить, брить, класть печи, прибивать подмётки, влюбляться, ревновать, завидовать, предавать друг друга…»

Но Машиах, как назло, в Йонаву не торопился, и счастливое время повального «бессмертия» её жителей в истории местечка закончилось задолго до прихода избавителя.

Первым, кто заставил погребальное братство взяться за лопаты, был нищий Авигдор Перельман.

В Йонаве Авигдора и раньше многие уже считали мёртвым. Он всё реже и реже выходил в своей штопанной-перештопанной хламиде на недоходный промысел из хаты-развалюхи, черневшей поблизости от еврейской начальной школы, где я учился. Немощный Авигдор целыми днями не вставал со скрипучей железной койки. Он возлежал на подаренной кем-то высокой пуховой подушке в давно не стиранной ситцевой наволочке и бесцельно глядел в затканный густой паутиной потолок. Может быть, поэтому его кончина и не стала горестной неожиданностью для земляков. Тем более что богатырским здоровьем он и раньше не отличался. У Авигдора была уйма разных только ему одному ведомых недугов, которые он от всех скрывал. Тщедушный Перельман никогда никому не жаловался, к доктору Блюменфельду не хаживал, изредка, как сам говорил, для укрепления духа и плоти, прикладывался к стаканчику эликсира — водочки, а если раз-другой и обращался к тому же Блюменфельду, то не за таблетками или микстурами, а за милостыней.

Незадолго до ухода Перельмана из жизни бабушка Роха встретила его на облюбованном им субботнем пятачке — в синагогальном дворе. Перед тем как войти в душную молельню, она, только из приличия, спросила, как ему живётся. Остроязыкий Авигдор виновато улыбнулся и ответил:

— Тебе, моя дорогая Роха, как говорят цыганки, я всю правду скажу, все тайны открою. Ничего от тебя не утаю. Всё дело в том, что я ещё не собрал нужной суммы для этого бугая Хацкеля Бермана и его братии. Как только соберу, сразу же устрою себе похороны по высшему разряду. Только без оркестра. Тебя и Довида я имею честь пригласить на них уже сейчас. Найдёте время — не погнушайтесь, приходите. Буду рад.

— Спасибо за приглашение, но знай: если ты эти свои глупости не перестанешь молоть на каждом углу, то клянусь: с сегодняшнего дня ты от меня больше ни одной монеты не получишь, — пригрозила бабушка. — А ещё я раззвоню по всему местечку, чтобы и другие не раскрывали для тебя, дуралея, свои кошельки.

— Слушаю тебя, Роха, и диву даюсь… Неужели тебе на самом деле сильно хочется жить? Ты меня так горячо уговариваешь, будто на этой стороне жизни лучше, чем на той, под соснами, на пригорке. Хоть убей, не пойму: чем же эта сторона так тебя приворожила? Дворца у тебя нет, капитала в банке нет, даже зачуханной лесопилки нет.

— Дворца нет, а капитал есть, — отрезала бабушка Роха. — Разве дети не капитал?

— Капитал, но, по-моему, не очень-то надёжный. Разве родители не оказываются потом полными банкротами? Оказываются! Кроме того, все, Рохеле, знают, что я с жизнью давно в разводе. Я сам по себе, а жизнь сама по себе. Что поделаешь, если она мне осточертела! Ну просто до тошноты обрыдла!

— Чушь порешь — и рад.

— Тогда, премудрая женщина, ответь мне, кому я на свете нужен? Собака сторожит чей-то дом, кошка ловит мышей, дерево в жару дарит путникам прохладу. А от меня какая польза? Только воздух порчу. Кряхчу и пукаю, пукаю и кряхчу.

— А разве тебя, Авигдор, при рождении спрашивали, хочешь ты жить или не хочешь? Не спрашивали! Тебе жизнь в дар дали, ты за неё ни гроша не заплатил. Так будь добр, живи, пока живётся, и оставь свои бредни. Можешь Создателя за этот подарок не благодарить. Это твоё дело. Но хоть не хули Всевышнего в своих вздорных речах!