Месть и прощение

Сэм отвернулся. Тогда Элиза ответила:

– Нет!

– Что?

– У меня нет других детей.

– Поэтому ты приходишь ко мне?

– Может быть. Главное – что я прихожу.

– Может быть.

Он устремил на нее взгляд своих больших бархатистых глаз, коричневые радужки которых были наполовину закрыты веками.

– У тебя не было сына. Ты хотела бы иметь сына?

– У тебя не было матери. Ты хотел бы иметь мать?

Они смотрели друг на друга со скупой доброжелательностью. Приручали друг друга.

Сэму хотелось поговорить.

– Я хочу понять.

– Да?

– Ты хочешь понять, почему я сделал то, что сделал. А я хочу понять, почему ты делаешь то, что делаешь. У нас получится?

– Я в этом уверена, Сэм.

Она тепло улыбнулась.

– Не суди обо всех женщинах по тем, что были в твоем детстве, – мать, которая тебя бросила, мадам Вартала, которая…

– Моя мать не только бросила меня!

Он заговорил сбивчиво, торопливо, слова посыпались сами:

– Она кинула меня дважды. И Вартала тоже. Они меня предали не один раз.

Он смотрел на нее, сам испуганный своим признанием.

Она успокаивающе зачастила:

– Не бойся ничего. Мне ты можешь все сказать. Сегодня, как я тебе говорила, мне пора. На той неделе ты мне расскажешь.

– Если ты…

– Я приду, Сэм. Я тебя не оставлю. Положись на меня. Я приду. Как настоящая мать. До субботы.

Он так и остался сидеть с открытым ртом.

Элиза вышла из тюрьмы, отряхнула жакет, юбку и уселась на террасе первого попавшегося кафе.

Солнце слепило ее.

Разумеется, никакие встречи ее не ждали. Она только не хотела, чтобы Сэм разговорился случайно; надо было, чтобы он ощутил потребность поговорить с ней. Долгой недели хватит, чтобы разжечь это желание.

Что до нее… Если она знала, чего ждала от него, то по-прежнему понятия не имела, на что же надеялась для себя. Однако все в ней трепетало, развязка была близка, она это чувствовала, уже скоро. Она выяснит наконец, почему навещает этого извращенца уже несколько лет, почему подвергает себя такому испытанию – смотреть на него, говорить с ним, слушать…

В этот вечер разразилась гроза.

Ливень, гром, молнии – все выражало буйство стихии. Капли стучали по земле с частотой пуль из автомата; отвратительная сырость, точно газ, просачивалась сквозь стены и окна.

Чтобы защититься от шума, Элиза его добавила: она включила телевизор, который смотрела так редко, и в унисон грому зазвучали выстрелы и сирены американского детективного сериала.

Среди этого апокалипсиса она вдруг различила шорох. Встревоженная, опасаясь вторжения какого-нибудь бродяги, она вскоре разглядела за стеклом кота – мокрый, жалкий, он умолял впустить его. Элиза крикнула ему:

– Пошел на свое место, вон! Ты дикий зверь.

Он настаивал, прижимая к стеклу розовые подушечки.

– Мяу…

Даже не потрудившись задернуть занавеску, она легла спать.

Назавтра, в воскресенье, кот не появился.

– Наконец-то!

Элиза села на подсыхавшей под солнцем террасе, радуясь, что может спокойно поработать, не отвлекаясь на игрища и требования кота.

В этот день перевод был закончен. Довольная, она поправляла последнее слово в своем труде, когда полил дождь. Ночью обещали грозу такой же силы, как вчера. Капли стучали о стекло, хлестали стены.

Она ушла в дом и, поискав среди дисков музыку, подходящую к ее стряпне, выбрала кубинские мотивы. Хватая то кастрюлю, то нож для чистки овощей, она весело пританцовывала. Pepito mi corazon[21]. Когда тропические ритмы подошли к концу, она поставила диск снова.

– Ча-ча-ча и только ча-ча-ча, – пропела она, покачивая бедрами.

Кстати, а куда подевался кот? Несмотря на потоп, он так и не постучал в стекло. Жаль, сегодня она бы, может быть, открыла…

В понедельник Элиза проснулась в прескверном настроении. Ей предстояло перечитать свой перевод – самая скучная часть работы – и сообщить агентству-работодателю, что она сдаст текст с недельным опозданием.

На террасе, с чашкой кофе в руке, она склонилась к экрану.

– Где же он?

Как она ни гоняла кота, она к нему привыкла. Без него и квартирка казалась мрачнее, и лужайка безобразнее. Конечно, она сама хотела, чтобы он ушел, но встревожилась, когда ее желание вдруг исполнилось.

Встав из-за стола, она пересекла сад, пролезла через изгородь там, где смыкались кусты бирючины и лавра, и с трудом, вся исцарапавшись, выбралась на другую сторону.

– Киса!

Никакой реакции. Впрочем, кот никогда не отзывался на свою кличку. Да и клички у него не было.

– Кис-кис-кис!

Элиза решилась обойти лужайку снаружи, чего еще никогда не делала. Она заглядывала под каждый кустик, ожидая, что оттуда выскочит кот.

Ничего.

Неужели он сменил территорию?

Она возвращалась к своему дому, когда заметила подозрительный комок на соседней дороге, словно клубок черной шерсти. Она поспешно подошла. Кот лежал на асфальте, бок разодран, кишки наружу, шерстка перепачкана бурой кровью. Оцепеневший, с мутными глазами, он жалобно постанывал в агонии.

Элиза не стала медлить. Она побежала в дом за подносом, застелила его полотенцем, вернулась к дороге, осторожно положила на него кота и кинулась в ветеринарную клинику, которую видела по дороге в тюрьму.