Месть Аскольда

— Что ж, этого надо было ожидать, — сказал он по окончании рассказа. — Их наемники нас изрядно измотали, теперь настал черед самих завоевателей. И в отношении подмоги ты прав: ждать ее напрасно. Если б у Михаила что-нибудь сладилось, он бы давно уж был здесь. Видать, король отказал. Значит, и Даниилу ехать теперь на Запад смысла нет. Татарская сила им, европейцам заносчивым, пока неведома, поэтому проливать кровь за русского человека не будут. Так что, Аскольд, надежда только на себя. — Он разломил кусок хлеба, понюхал: — Ух, как пахнет! — И тяжко вздохнул: — Что ждет нас завтра?.. Ну а насчет твоего последнего предложения… Выкинь из головы. Не дадут и шагу ступить! Охрана у них солидная. А ты хочешь добраться до ханского шатра! Только голову напрасно сложишь. Поэтому — не пущу. И не проси!

По дороге к городской стене Аскольд, сославшись на необходимость кое с кем повидаться, предупредил воеводу, что поднимется на стену позже. Сам же направился к темнице, в коей томился теперь в одиночестве Таврул. Стража, узнав «правую руку» воеводы, беспрепятственно пропустила Аскольда к пленнику. Мысленно поблагодарив Топорка, обучившего его в свое время монгольскому, козелец приступил к беседе с Таврулом. Наконец тот скрепя сердце согласился на его условия.

Когда Аскольд поведал о том Димитрию, воевода горько усмехнулся:

— Убедил, стало быть? Упрям, козелец!..

Аскольд в ответ рассмеялся:

— Надо ведь спасать город!

В это время к ним подошла группа дружинников. Догадавшись, что они хотят о чем-то спросить, Димитрий осведомился:

— Чего, други мои, надобно?

Заговорил мужик с яркой рыжей бородой, приземистый, но с такими широкими плечами, что казался квадратным. Выпуклая грудь дополняла его облик, свидетельствуя о недюжинной силе.

— Воевода, — обратился он к Димитрию, — татары добавили громыхал.

— Кого? — не понял воевода.

— Да энто мы так ихние пороки называем…

— И ты хочешь, чтобы я приказал Батыю их убрать? — отсмеявшись, спросил воевода.

— Да нет. Дозволь нам управиться с ними, — угрюмо ответил рыжий.

— Мужи доблестные, нельзя этого делать! — вмешался в разговор Аскольд. — Вы видели, как татары их охраняют?! Они только и ждут, чтобы нас выманить!

Дружинник почесал рыжий затылок:

— Что верно, то верно, но и смотреть, как они крошат наши стены, невмоготу ужо. И пробьют ведь, не ровен час!

Воевода тяжело вздохнул:

— Ох, пробьют… Может… сдадимся? — Димитрий обвел всех глазами.

— Ты в своем уме, воевода? Да ни в жисть! Помрем, но не сдадимся! — загалдели наперебой дружинники.

— Как тебя кличут? — обратился воевода к рыжему.

— Митяй.

— Умирать, значит, будем, Митяй? А не страшно?

— Страшно, воевода, но… позор страшней, — неожиданно серьезно ответил мужик.

— Ну, тогда держи, Митяй, — воевода протянул ему руку.

— Прощевай, воевода. Пойдем мы…

— Постойте! — раздался голос Аскольда.

Дружинники остановились.

— А пошли бы вы со мной вязать Батыя?

Те застыли в недоумении.

— Как вязать? — Митяй посмотрел на Аскольда с неподдельным интересом.

Козелец усмехнулся. Расстегнул зипун и подставил грудь ветру. Тот подхватил его и стремительно понес прочь от собеседников. С трудом удержавшись на ногах, Аскольд быстро запахнулся и возвратился к стене.

— Смастерим сани, натянем холсты… — начал пояснять он, но дружинники перебили его общим одобрительным гулом: они уже поняли суть замысла.

— Ох и варит у тебя башка, козелец, — восхитился Митяй. — Я согласен, — и он сделал вперед шаг.

Дружинники молча, но решительно подтянулись к Митяю.

— Но прежде, мужи отважные, я сам опробую, — Аскольд зыркнул на воеводу.

Когда они остались вдвоем, Димитрий не удержался от вопроса:

— И как тебе это в голову пришло?

— Детство вспомнил. Жиздру нашу. Любили мы зимой по ней поноситься! Шкуру, бывало, дома стянешь, подморозишь ее как следует… А потом на реку выйдешь, зипун распахнешь, и ветер тебя подхватывает и так прет, что только берега мелькают!..

— А монгола о чем пытал?

— Чтоб к ханскому шатру указал дорогу.

— Как же убедил? Чем?..

— Рассказал про Топорка. Как он помог мне когда-то с освобождением. Согласился. Просил только жизни не лишать. А дома, говорит, ему позвоночник сломают за то, что к ворогу попал.

— Суровые у них порядки… Хорошо, Аскольд, а как ты намерен опробовать это дело? Что, если ветер вдруг стихнет, и ты попадешь прямо к ним в лапы? Это же… смерть.

— Все в руках Божьих.

— В Божьих-то в Божьих, но Он тебе еще и голову дал, не забывай… Не жаль Всеславну оставлять? У тебя такая жена!..

Аскольд подавил вздох. Голос его стал глухим:

— Очень жаль. Она мне дороже жизни. Но мне и мою землю жаль, всех безвинных детей, которые погибнут от рук поганых. Не хочу, чтобы татары осквернили моего Бога. Вот потому и буду с ними драться, пока жив, — последние слова прозвучали так, будто Аскольд давал клятву.

Димитрию стало ясно: помощника уже не отговорить.

— Смотри, как буря разыгралась! — задумчиво проговорил он.

Ветер сносил с ног. Снег слепил глаза. Даже в нескольких шагах от себя ничего уже не было видно.