За последний месяц лазутчик жизни успел привыкнуть к страшному лицу преподобного Фэна, главного повара монастырской кухни, и не шарахаться в сторону от полусумасшедшего старика монаха с неизменным деревянным диском под мышкой.
Диск был сделан из полированного ясеня, в поперечнике достигал примерно локтя и весь был исписан углём. Однажды, приглядевшись, Змеёныш Цай обнаружил, что покрывавшие игрушку преподобного Фэна иероглифы, мелкие-мелкие, как муравьиные письмена, представляют из себя знаки всего двух видов: иероглиф «цзин», то есть «чистое», и иероглиф «жань», то есть «грязное». Время от времени старый монах стирал часть знаков и дописывал на их место новые — но всегда одни и те же, просто в другом порядке.
Цзин и жань, грязь и чистота.
Что это должно было означать, Змеёныш Цай не знал, да и не очень-то стремился узнать.
Мало ли какие причуды могут быть у похожего на беса преподобного Фэна?!
Повар аккуратно поставил диск в угол, кинул на стол пучок зелени и молодого чеснока, а потом прищёлкнул пальцами и выразительно покосился на Змеёныша. Дескать, закончишь возиться с мясом и покрошишь всё это меленько-меленько вон в ту миску. Если бы тогда, во дворе любвеобильной толстушки, Змеёныш Цай не слышал собственными ушами, как преподобный Фэн припевал себе под нос историю про старого Гао, одновременно вытворяя всякие чудеса с ивовой корзинкой, он скорее всего счёл бы изуродованного повара немым. Во всяком случае, за истёкший месяц Змеёныш не услышал от преподобного Фэна ни единого слова. Жесты и гримасы, от которых старик выглядел ещё более похожим на беса, вот и всё.
Один из слуг — тот самый, который бегал в бамбуковую рощу за раненым хэшаном и проникся после этого к Змеёнышу особым расположением, — как-то рассказал Цаю историю неразговорчивого повара. Оказывается, когда позапрошлый настоятель Шаолиня Хой Фу после долгих раздумий решил-таки откликнуться на просьбу предводителя «красных повязок» Чжу Юаньчжана и послать к нему в армию шестерых монахов для обучения восставших воинскому искусству — одного из святых бойцов сопровождал совсем ещё молоденький монашек Фэн.
В первой же битве около озера Жёлтого Дракона, увлёкшись в пылу сражения и не услышав приказа об отступлении, юный Фэн оказался окружён десятком монголов, и один из них, изловчившись, сумел ударить Фэна копьём в рот. Узкий наконечник разворотил несчастному губы и вышел из правой щеки, попутно повредив язык, но дальше случилось невероятное. Пробивавшийся к своему служке опытный монах-воитель собственными глазами видел, как яростно ревущий Фэн перекусил древко копья — к счастью, не окованное железом у наконечника, — и с торчащим прямо из лица железным жалом, мотая головой подобно дикому зверю, кинулся на врагов.
Монголы в страхе бежали, а еле живого Фэна выволокли из горнила боя и успели оттащить в безопасное место.
Видимо, срок для следующего перерождения юного монаха ещё не наступил — опытные лекари сумели спасти Фэну жизнь, но лицо его с тех пор отвращало от себя взгляды окружающих.
Вернувшись в монастырь, преподобный Фэн больше никогда не покидал его в течение полувека с лишним, прошедшего со дня сражения у озера Жёлтого Дракона. Многое успело совершиться за это время: захватчики бежали в северные степи, вождь «красных повязок» Чжу Юаньчжан стал императором Хун У, монахи-воители были назначены высшими сановниками императорского двора, а тому монаху, которого сопровождал несчастный Фэн, была поручена реставрация Великой Стены; знаменитому монастырю у горы Сун указом нынешнего императора Юн Лэ были переданы в подчинение земли четырёх окрестных обителей…
А в Шаолине усердно трудился на кухне уродливый монах, ставший в конце концов главным поваром и научившийся делать из злаков и овощей блюда, по вкусу, запаху и внешнему виду неотличимые от мясных, — что до невозможности радовало некоторых преподобных отцов, получивших таким образом возможность потакать своему чреву, одновременно соблюдая заповеди Будды и древних патриархов.
Единственное, о чём спорили иногда в монастыре: деревянный диск, исписанный иероглифами «цзин» и «жань», появился у повара Фэна до того, как произошло решающее сражение, заложившее зерно будущей смены династий, или после?
Спорили долго и безрезультатно.
Сам Фэн не отвечал.
Он вообще почти не разговаривал.
Но ему и не требовалось этого: готовить пищу можно и молча. Зато когда похожий на беса монах выходил на глинобитную площадку близ внутреннего двора, где обычно проводились общие занятия по кулачному бою, обитатели Шаолиня всех семи рангов старшинства лишь всплёскивали рукавами, дивясь невозможному, неправдоподобному искусству повара.
Потом преподобный Фэн останавливался — зачастую на середине какого-нибудь тао,[25] так и не доведя его до конца, — подбирал свой неизменный диск и уходил на кухню.
И всем оставалось только недоумевать: почему отец Фэн никогда даже не пытался сдать экзамены на право клейма тигра и дракона, подав патриарху прошение разрешить официальное посещение Лабиринта Манекенов?!