Месопотамия

– Бальтазар! – позвала женщина вожака, с изуродованной мордой.

Тот недовольно рыпнулся было в сторону Фимы, однако голос её подействовал на него удивительным образом: будто парализовал его уверенность, его злость. Отвернувшись от Фимы, Бальтазар потянулся мордой к женщине, она протянула ему свою иссохшую смуглую руку, погладила по голове. Потом тронулась вперёд. Стая последовала за ней, исчезая за углом и оставляя после себя запах сухой шерсти.

Под вечер она позвонила. Извинилась, договорилась о встрече. Он предложил приехать, забрать её прямо сейчас. Не надо, – ответила Оля, – завтра всё равно увидимся. Подумала, что мужчины никогда долго не задерживались в её жизни. Получалось так, что она сама обращала на них внимание, выделяла между другими. Касалась первой их ладоней, заглядывала первой в их глаза, запоминала их морщины, произносила их имена. Разрешала им оставаться рядом с собой. Познавала их привычки, поведение, прислушивалась к их словам, выслушивалала их рассказы о приключениях, победах и несчастьях, коротко, однако чётко обрывала их попытки узнать о ней больше, чем она хотела рассказать. Легко насмехалась над их храбростью, нежно смущалась от их доверчивости, жестоко отвечала на их агрессию. Подлаживалась под их дыхание, подталкивала их к решительным действиям, теряла с ними чувство времени, оставляла их самих с их бедами и искажёнными представлениями о любви и верности. Грустила по ним потом, вспоминала их, забывала, снова восстанавливала в памяти всё, что они ей говорили, в чём они ей клялись, что они с нею делали. Ей хватало силы, чтобы не возвращаться к ним, и хватало ума, чтобы не забывать о них навсегда, хранить глубоко под кожей память о каждом из них, об их уверенности и порывистости, слабости и необязательности, уважительности и влюблённости, непостоянстве и ханжестве. Люди в этом городе, – думала она, – рождаются для работы и завоевательских походов. Их воспитывают в покорности и сдержанности, их с детства приучают переносить холод и жару, боль и голод. Они вырастают, чтобы защищать крепостные стены города, чтобы строить церкви и торговые склады, приумножать городское состояние и славить своих святых, заботящихся об их городе. К их обязанностям относится поддерживать в норме газовую сеть и водопровод, заботиться о женщинах и детях, кормить уличных животных и отгонять диких птиц от фруктовых деревьев. Назначением их есть любовь, боги открывают сердце каждого из них для влюблённости и жестокости, настраивая их на бесконечую радость и надежду. Поэтому им остаётся любить и надеяться, верить и разочаровываться, ждать и не отступать, благодарить и убеждать, утрачивать всё, что приобрели, и начинать каждый раз всё сначала. Надеясь, что на этот раз любовь им не изменит, а смерть отступит.

Матвей

Десять лет назад время для меня остановилось, решительно отказываясь идти дальше. Механизмы замерли, сердце билось так, будто делало услугу: без претензий, однако и без гарантий. Раздражало всё, даже запах собственной одежды. Тридцать лет оказались ловушкой – ни одного утешения от погружения в неизвестное, ни одной радости от продолжения начатого. Лишь утренний огонь в голове, послеобеденная пустота в горле, резкий вечерний свет. И жестокая, на уровне веры ненависть к тем, кто пытается сделать тебе добро, жестокая месть всем, кто пытается тебе помочь. До тридцати лет я умудрился дважды развестись. Успел бы и в третий раз, но за меня больше никто не шёл. Женщин пугали мои привычки, напрягало то, что я почти никогда не спал, а когда спал – долго не просыпался. Они сидели надо мной в холодных сумерках на старых простынях, испуганно ловили моё дыхание, пробовали пульс, торопливо звонили знакомым, спрашивали совета, осторожно трогали меня за плечо, переворачивали на бок, чтобы я не захлебнулся собственной желчью. Мне в это время снились песчаные дюны, они перекатывались по моей жизни, не оставляя после себя ничего, кроме жары и удушья. Снились мне змеи и земляные птицы, снилась клинопись, сделанная на тёмной глине, снились молчаливые дети, собиравшие между сухими ветками отравленные ягоды и протягивавшие их мне, как бы уговаривая: давай, попробуй, ты не знаешь, от чего отказываешься, никогда в жизни ты не чувствовал этого удивительного вкуса, такой вкусной бывает лишь смерть, это лучше, чем любые пряности, это слаще любых микстур, ты лишь попробуй, проснись и попробуй. Просыпаться после этого, понятно, не хотелось.