Мерцание во тьме

Тебя родители в комнате запирают?

Аарон снова кивает и медленно выпускает воздух сквозь поджатые губы.

— Как вы тогда говорили про подражателей? — спрашиваю я. — Что они либо восхищаются, либо презирают?

— Да, — говорит Аарон. — Грубо говоря, все подражатели делятся на две категории. Есть такие, кто преклоняется перед убийцей и повторяет его преступления в знак уважения, — и есть другие, которые в чем-то с убийцей не согласны: может, между ними имеются политические расхождения или они просто полагают, что убийца не заслужил своей славы, а они сами справились бы куда лучше. Аналогичные преступления они совершают, чтобы отвлечь внимание от предшественника и привлечь к себе. Но и в том, и в другом случае это игра.

— Берт Родс моего отца презирал. Причина для того у него имелась, и тем не менее было в этом что-то нездоровое. Похожее на манию.

— Хорошо, — говорит наконец Аарон. — Хорошо. Спасибо, что мне об этом рассказали. Полицию вы тоже оповестите?

— Нет, — отвечаю я поспешней, чем следовало. — Во всяком случае, не сейчас.

— Почему? Есть что-то еще?

Я качаю головой, решив не упоминать вторую половину моей теории — что тот, кто похищал девочек, обращается лично ко мне. Дразнит меня. Испытывает. Хочет, чтобы я догадалась. Мне совершенно не нужно, чтобы Аарон усомнился в моем рассудке, чтобы не отбросил и все остальное сказанное мною как преувеличение. Нужно сперва самой кое-что исследовать.

— Нет, просто я еще не готова. Слишком рано.

Встаю, отвожу со лба прядь волос, которую ветер вытянул из пучка у меня на голове. Делаю вдох, поворачиваюсь к Аарону, чтобы попрощаться, и обнаруживаю, что он смотрит на меня так, как до сих пор еще не смотрел. В его глазах читается забота.

— Хлоя, — говорит он, — обождите минутку.

— Да?

Журналист колеблется, будто не уверен, что готов продолжать. Потом, наконец решившись, подается ко мне и негромко произносит:

— Обещайте мне, что будете благоразумны, хорошо?

Глава 22

Помню, как я видела родителей Лины, Берта и Аннабель Родс, в зрительном зале, когда школа Бро-Бриджа давала свой ежегодный спектакль. В тот год — год, когда случились убийства, — ставили «Бриолин»[4]. Лине досталась роль Сэнди, и ее обтягивающие джинсы из кожзаменителя ярко вспыхивали всякий раз, когда свет сценического прожектора падал на нее под удачным углом. Привычные косы на голове сменила химическая завивка, за ухом торчала фальшивая сигарета (впрочем, я сильно сомневаюсь, что сигарета была из реквизита; более чем вероятно, что Лина выкурила ее на парковке после того, как опустили занавес). Купер тоже играл в спектакле, потому-то мы там и оказались. Спортсмен он был отличный, а вот актер так себе. В программке мой брат числился в конце списка, что-то вроде «школьник номер три».

В отличие от Лины. Она была звездой спектакля.

Родители и я протискивались по рядам в поисках трех свободных мест рядом, извиняясь, если доводилось стукнуться коленями с другими родителями, уже занявшими сиденья.

— Мона, — отец помахал рукой, — сюда.

Он показал на три места в самом центре зала, рядом с Родсами. Глаза у мамы на долю секунды вылезли на лоб, но она сразу налепила на лицо улыбку, положила руку мне на плечо и подтолкнула в нужном направлении — слишком резко.

— Привет, Берт. — Отец улыбнулся. — И ты, Аннабель. Тут свободно?

Берт Родс тоже улыбнулся отцу и махнул рукой в сторону сидений, совершенно не обращая внимания на маму. Тогда мне это показалось грубостью. Они с мамой были знакомы; я видела его у нас дома какую-то пару недель назад. По профессии Берт был установщиком охранных систем. Помню, как он делал что-то своими загорелыми выдубленными руками, стоя на коленях в пыли рядом с домом, когда мама похлопала его по плечу и пригласила внутрь. Я все видела из окна — как он посмотрел на нее снизу вверх, утирая пот со лба, как она с неестественно громким смехом потянула его в дом. Они прошли в кухню и о чем-то там говорили приглушенными голосами. Сверху из-за перил я видела, как мама облокотилась на кухонную стойку, держа обеими руками стакан со сладким холодным чаем, так что плечи сдавили ей грудь.

Стоило нам усесться, как свет в зале потух и через всю сцену протанцевала Лина, раскачивая бедрами так, что белая юбка-колокол летала вокруг талии. Отец заерзал на сиденье и заложил ногу за ногу. Берт Родс откашлялся.

Помню, как я глянула на него, заметив его напряженную позу. Взгляд мамы был неподвижно прикован к сцене. А сидевший между ними отец ни на что не обращал внимания. Я поняла, что Берт Родс вовсе не вел себя грубо. Он неуютно себя чувствовал. Ему было что скрывать. Как и маме.