Мерлин

Получив благословение, возвращайся обратно в мир, к своим зем­лям и своему народу. Снова возьми посох, отважный Мирддин. Труд предстоит великий. Истинно говорю: пока ты лежал, раздавленный горем, Тьма не бездействовала.

Итак, пора встать, препоясаться мечом и надеть на голову шлем. Пора, Мирддин, пока тропки в Царство Лета не заросли травой, не за­терялись. Коли затеряются, Яркая Звезда, их не найдешь, сколько ни ищи.

Помни про Царство Лета, да будет тебе его свет путеводной звез­дой... его песнь — песней твоей победы... да осияет тебя его слава, пре­красный мой сын...

Нет! Не уходи, отец! Не бросай меня одного! Прошу, побудь хоть немного... Талиесин!

Он ушел, волчица. Но ты видела, как сияло его лицо? Это не было видением помраченного мозга. Талиесин ко мне приходил, отец гово­рил со мной. Да, он говорил со мной, я слышал его голос.

Да, и я слышал его суровый совет.

ГЛАВА 9

Если я безумен... если разум мой помрачен... Да, я безумен и нет избавления Мирддину.

Но пусть я жалок в глазах мира, пусть я тощ и космат, пусть продрог в своих грязных лохмотьях, и оводы кусают мой срам, я не всегда был таким. Скажи мне, волчица, был ли Мирддин царем в Диведе?

Да, был... был... и никогда больше не будет. Дикий лесной житель — вот кто я теперь. Да, покуда я жив, лесные твари внимают мне, ибо я — их повелитель.

Пусть же владыка леса произнесет пророчество!

Нет при мне ни писцов, ни слуг, некому запомнить мои слова. Пеллеас, где ты, дружок? Неужто и ты покинул меня, Пеллеас?

Разумные слова бросаются на ветер. Никто не внемлет мудрым словам мудрейшего. И пусть, и пусть. Вдохновение барда не свяжешь цепью, оно приходит, когда пожелает, и не смертной руке его удер­жать. Пусть себе вещает, глупец!

Повороши пламя, вглядись в уголья, скажи что-нибудь хорошее. Великий Свет, ты знаешь, что в этом тоскливом месте нас надо чем-то ободрить. Что там сияет мне из угольев и пепла?

Вот! Ганиеда в льняном наряде, белом, как свежевыпавший снег. Хранительница моей души, владычица моего сердца, она идет по ков­ру из розовых лепестков, несравненная, сияющая, чистая перед сво­им господином. Улыбка ее — солнечный луч, смех — серебряный дождик.

Восхвали Бога, сотворившего нас, Давид! Возблагодари за радость, ниспосланную нам днесь. Аминь!

Моя свадьба была такой, как дай Бог каждому. Помню, бабушка рассказывала о своей свадьбе с Эльфином и о пышном празднестве. В отличие от Талиесина и Хариты, которые обошлись без брачного пи­ра, Эльфин и Ронвен сочетались по обычаю древних кельтов, и так же хотели женить меня.

Кимры из Каеркема привнесли в этот день огонь и живость своего веселья. Мелвис не хотел никому уступать — думал устроить пир, но отец Ганиеды настоял на своем праве выставить угощение. Мелвису пришлось удовольствоваться тем, чтобы разместить у себя гостей.

По правде сказать, я мало что помню из того дня. Все было тенью рядом с солнечным лучом Ганиедой, ясной моей звездочкой. Никогда она не была столь прекрасной, спокойной и величавой. Клянусь, она была для меня воплощением любви, надеюсь, я для нее тоже.

В этот радостный день мы встали в церкви перед Давидом, обменя­лись кольцами по обычаю христиан, и принесли обеты, связавшие на­ши души воедино, как уже соединились наши сердца и как предстояло соединиться нашим телам.

Черные волосы Ганиеды были расчесаны и сияли, в длинных косах сверкали серебряные нити, венок весенних цветов, розовых, как деви­чий румянец, наполнил всю церковь благоуханием. На ней был белый, вышитый белым же наряд с бахромой из золотых колокольцев, брач­ный плащ (клетчатый, как принято на севере — имперский пурпур и небесная лазурь) она сама соткала за зиму; на плече его удерживала большая золотая заколка. На запястьях и выше локтя блестели золо­тые браслеты. На ногах были сандалии из белой кожи.

Прекраснейшая дочь Дивного Народа, она казалась виденьем.

Не помню, во что был одет я, никто меня не замечал рядом с ней, я сам себя не замечал. В руках у меня была тонкая золотая гривна — свадебный дар Ганиеде. Ей предстояло стать королевой, а значит, но­сить гривну.

Давид в чисто вычищенной темной рясе, сияя, словно молодожен, поднял на всеобщее обозрение священную книгу и совершил брачный обряд. Потом мы вместе положили руки на страницы священной кни­ги и, как учил нас Давид, произнесли обеты, а он тем временем молил­ся о нас.

Священник был так добр, что разрешил Блезу выйти и спеть под арфу старинную брачную песнь. Все собравшиеся были в восторге. Есть что-то в звуках арфы и в голосе истинного барда, что возвышает и облагораживает слушателя.

И я подумал: доживи Талиесин до свадьбы своего сына, он бы то­же, наверное, пел в церкви.

Когда стихли последние отзвуки арфы, мы вышли из храма и уви­дели, что во дворе собрался весь Маридун. При виде нас народ раз­разился криками. Громче всех кричали мои дружинники; можно бы­

ло подумать, что это они обзавелись королевой, — такое стояло ли­кование.