Мера бытия

Курить папиросы вместо махорки считалось шиком.

На Манюню накатила досада, как будто хулиганы на танцплощадке разломали патефон или накостыляли по шее гармонисту. Она надулась и пошла на берег за сапогами.

Квашня хмыкнула:

— Да ты не обижайся. Это я шуткую.

— И шутки у тебя дурацкие, — краснея, закричала Манюня, — сунься только ко мне на склад, я тебя!

Она рубанула ладонью в воздухе и хотела уйти, но Людка её остановила:

— Говорят, у тебя с Сергеем Медяновым шашни были?

Сапог в Манюниной руке едва не полетел в Людкину голову, но в последний момент Манюня представила, сколько будет сплетен в полку, если она подерётся с Людкой-Квашнёй.

— Ещё чего, шашни, — пробурчала она, намереваясь всунуть ногу в голенище сапога. — Мало ли кто за мной бегает, всех не упомнишь. Тебе завидно, что ли?

— Не-а, не завидно, — сказала Людка, — тем более что Медянов пропал без вести. Я сегодня ребят из его автобата встретила. Они сказали.

В Манюниной голове словно фугас взорвался. В глазах смешались толстогубая Людка, серые камни, серый речной песок, в который хлещет холодная серая волна.

Манюня взмахнула зажатым в руке сапогом:

— Врёшь!

Выдохнув дым, Людка присвистнула:

— Тю, с чего мне врать.

Манюня и сама понимала, что Людка-Квашня не врёт, но так хотелось, чтобы она засмеялась и снова сказала, что шуткует.

Руки дрожали, и нога никак не попадала в сапог.

Людка подняла камешек и как ни в чём ни бывало пустила по воде блинчик. То ли от Людкиного бесчувствия, то ли от собственного горя, Манюня сжала кулаки и подняла их над головой.

— Неправда! Неправда! Неправда! — Подскочив к Людке, она неумело замахнулась. — Получай!

Людкино плечо молниеносно отклонилось в сторону, и она вскочила с камня:

— С ума сошла, дура?!

Она попыталась перехватить Манюнину руку, но та, размазывая по щекам слёзы, молотила кулаками в воздухе, как ветряная мельница.

В пылу сражения ни Манюня, ни Людка не обратили внимания на вой самолётного двигателя и не успели понять, что стрелок-радист нажал на гашетку, прошив их одной очередью.

В ушах у Манюни вдруг стало звонко и пусто, а тело внезапно ослабло.

Совсем близко от неё промелькнуло и исчезло белое лицо Людки. Ей не было ни больно, ни страшно. Она чувствовала только бесконечную усталость, не понимая, зачем окровавленная Людка с завыванием волочит её по песку между камнями, а когда слышится гул самолёта, душно наваливается сверху и закрывает своим телом.

Манюня попыталась оттолкнуть назойливые руки, но силы ушли. Тогда она закрыла глаза и камнем упала в небытие.

* * *

Увидев на берегу две сцепившиеся фигуры, стрелок-радист тяжёлого бомбардировщика Ю-87 Питер Вальтман не отказал себе в удовольствии поймать их в перекрестье прицела. Самолёт уже заходил на бомбометание, дав крен на сторону. Усложняя задачу, в правое плечо врезалась лямка привязного ремня.

Тщательно, чтобы не промазать, Питер развернул дуло пулемёта и, убедившись в правильности наводки, нажал на гашетку. Сквозь дымку закалённого стекла он увидел, что обе цели метко поражены одной очередью. Будет о чём написать Гертруде, скупо напомнив, что орден за победу над проклятой Россией не за горами. Хотя надо признать, эти русские дерутся до последней капли крови. Однажды на аэродроме под Гродно охрана захватила местную старуху с гранатой в корзинке. Вы только подумайте — старуха с гранатой! Это непостижимо! Ни одна добропорядочная немецкая фрау не согласилась бы трое суток пролежать в кустах, пересчитывая самолёты. Когда гродненскую старуху вели к коменданту, она воняла хуже шелудивой собаки. Питер не стал смотреть, как ей накидывали петлю на шею — он не любил жестокости.

Кроме того, Питер гордился своей принадлежностью к люфтваффе — элите вооружённых сил Третьего рейха, и никогда бы не согласился марать свои руки карательными операциями.

Немец оглянулся на кромку берега, ещё раз полюбовавшись на точность своего выстрела. Вот диавол! Распластанные на пески люди шевелились. Он досадливо потянулся рукой ко рту, чтобы постучать ногтем по зубам — дурная привычка, от которой жена так и не успела его отучить. Будем надеяться, что обе цели успеют умереть до прихода помощи.

Питер не мог сказать, что ненавидит русских и убивает их с удовольствием. Совсем нет! Они не были для него людьми в буквальном смысле этого слова, он воспринимал их примерно как колорадских жуков, сумевших расселиться на самом жирном куске Европы. По отношению к немецкой нации это казалось возмутительной несправедливостью. Германия превыше всего!

А ещё сегодня был день рождения обожаемой дочурки Лизелотты, и любящий папочка дал себе зарок в её честь уничтожить не менее десятка врагов. Эти двое открыли счёт.

Предвкушая вечер за рюмочкой коньяка, Питер вспомнил, что в письмо к жене с дочуркой хотел вложить засушенный цветок. С нежностью в сердце он вообразил, как Лизелотта радостно захлопает в ладошки, а Гертруда улыбнётся и поднесёт цветок к губам. У его Гертруды проворные руки и чуткая душа. Ах, как она плакала, когда умер их ручной кролик по прозвищу Хвостик.