Мера бытия

Кроме неё на нарах сидели две девушки и, обнявшись, читали одну книжку. В городе вообще много читали: на улице, в трамвае, в сквере, в очереди — везде шуршали книжные страницы и мелькали обложки.

Просьбы отпустить, чтобы добежать до дома, на суровую дежурную не действовали. Скрестив на груди руки, дежурная с каменным лицом стояла в дверях бомбоубежища и никого не выпускала. Монотонным голосом она твердила как заведённая одну фразу:

— Проявляйте сознательность, гражданка. Вас убьёт, а мне совестью маяться.

Варвара Николаевна немного понервничала, но не из-за налёта, а из-за того, что ждала в гости Ефима Петровича. Накануне он прислал с солдатом записку, что приедет по надобности на завод и заглянет на минутку после семи.

Посмотрев на наручные часики, Варвара Николаевна поняла, что время в запасе есть, и успокоилась. Жмыховое печенье она напекла ещё вчера, а кусок плиточного чая из редакционных запасов лежит в сумке. Спасибо редакторше, что надоумила прокрутить жмых в мясорубке для большей мягкости.

Когда дали отбой и дежурная освободила проход, Варвара Николаевна первой выскочила из бомбоубежища, зябко окунувшись в надвигающуюся прохладу белой ночи. Как и положено в северных широтах, луна на небе стояла напротив солнца, и если бы не мотающиеся на ветру аэростаты, то можно было на минуту вообразить, что в Ленинграде мир и покой.

Около своего дома Варвара Николаевна замедлила шаг и обвела глазами пространство, высматривая Ефима Петровича — вдруг он уже пришёл?

Наискосок от магазина шла женщина с грудным ребёнком на руках. Он был завёрнут в голубое одеяльце, перевязанное голубым бантом. Младенца в блокадном городе стоило назвать чудом. Две девочки, присев на корточки, рисовали мелом на асфальте. Вдалеке устало шагала группа огородниц с лопатами на плечах. Варвара Николаевна повернула к подъезду, но обернулась на звук грузовика. Сергей? Она всегда ждала сына.

Но из остановившейся полуторки вышел молодой солдат, по виду ровесник сына, и взглянул на номер дома.

Варваре Николаевне не надо было догадываться, что он ищет её дом и её квартиру. Она поняла это, едва взглянув на его смуглое лицо с сурово сдвинутыми бровями. Поняла и помертвела.

— Сергей? Медянов?

Он удивлённо взглянул на неё, тоже всё понял и кивнул:

— Да, Сергей. Вы его мама?

В голове Варвары Николаевны стало пусто. Она говорила, и слова звоном отдавались в ушах:

— Что с ним?

Солдат быстро, исподлобья глянул на неё и отвёл глаза на пилотку, которую комкал в руке:

— Понимаете, мы точно не знаем, что случилось, но Сергей и ещё один шофер, Павел, наш комсорг, пропали без вести. Я не могу вам сказать подробности — просто не знаю. Но туда, куда они уехали, пути больше нет. Фашисты отрезали.

— А может, ещё вернутся? Ведь может? Так бывает? Заблудились или машина сломалась? — быстро спросила его Варвара Николаевна, глядя, как лицо парня помрачнело ещё больше.

Он нервно дёрнул уголком рта:

— На войне всякое бывает. Вы не расстраивайтесь раньше времени.

Он говорил как в пустоту, и Варвара Николаевна видела, что тот сам не верит своим словам.

Внезапно он вытянулся и отдал честь.

— Вольно, — сказал, подходя Ефим Петрович. — Что произошло?

— Явился к матери бойца Медянова, товарищ капитан! — отрапортовал солдат.

— Ефим, Сергей пропал без вести, — перебила Варвара Петровна, едва ворочая языком.

Она почувствовала, как рука Ефима Петровича подхватила её под локоть:

— Пойдёмте, Варвара Николаевна, на вас лица нет. Я наведу справки, постараюсь узнать, попрошу, наконец.

Она не понимала, что он говорит и зачем, потому что всё окружающее стало пустынным и бессмысленным. Единственное, что требовательно пробивалось наружу сквозь корку заполонившего душу горя, — была молитва о спасении — спасительная ниточка, которая может сейчас незримо связать её с Серёжей.

Отстранив руки Ефима Петровича, Варвара Николаевна сказала с твёрдостью в голосе:

— Вы идите, Ефим Петрович, я справлюсь. Я знаю, кого надо просить за сына.

Ночь она провела без сна, а следующие дни спеклись в сплошную серую корку горя. Первое время после страшного известия Варвара Николаевна ждала, что откроется дверь и войдёт Серёжа. Измученный, грязный, уставший, но живой. Сядет под вешалкой, снимет сапоги и попросит: «Мама, дай попить. Совсем в горле пересохло».

Она так живо представляла эту сцену, что постоянно держала наготове кружку с водой, чтобы сыну не пришлось ждать с дороги. Но шли дни за днями, складываясь в недели, а дверь оставалась закрытой.

Варвара Николаевна кое-как ела, кое-как спала и кое-как работала. Ночами она стояла на коленях перед иконами, а вечером после работы сразу шла в храм. Там, среди толпы таких же, как она женщин с измученными глазами, горе растворялось подобно упавшей в море капле.

* * *

Случилось так, что начало лета Катя встретила в госпитале, куда попала после ранения в плечо. Глупость, конечно, но осколок зацепил не на дежурстве, а когда она вместе с Лерой возвращалась с похорон Михаила Михайловича.