Мера бытия

Навалившаяся усталость пудовой тяжестью притягивала голову к диванной подушке. Было слышно, как в пустой кухне шуршат крысы, которые обнаглели до такой степени, что совершенно не боялись людей. Вчера они с главредом ходили на дом к одному писателю и застали его лежащим на полу с обглоданными ногами. Крысы грызли живого человека! Хорошо, что удалось отправить писателя в больницу. Сказали — попробуют вылечить.

Варвара Николаевна положила рядом с собой кочергу — оружие от крыс — и моментально провалилась в сон. В чёрной дыре, куда она попала, ритмично бухали снаряды. Бум! Бум! Бум! Спутанная мысль о бомбоубежище заставила глаза открыться. Но мерные удары доносились не с улицы, а со стороны лестничной клетки.

— Иду! Сейчас открою. — Задрожавшими руками Варвара Николаевна поправила волосы, точно угадывая, что за дверью стоит Ефим Петрович.

* * *

Тринадцать сотрудников Всесоюзного института растениеводства в блокаду остались в Ленинграде и спасли от уничтожения Вавиловскую коллекцию — десятки тонн зерна и тонны картофеля.

Во время блокады от голода умер хранитель риса Дмитрий Сергеевич Иванов. В его рабочем кабинете остались тысячи пакетиков с зерном.

За своим письменным столом умер хранитель арахиса и масличных культур Александр Гаврилович Щукин. Разжали мёртвые пальцы — на стол выпал пакет с миндалём. Щукин готовил дублет коллекции, надеясь самолётом переправить его на Большую землю.

Умерла от голода хранительница овса Лидия Михайловна Родина.

Американский журналист Джорджи Эйн Гейер в статье «900 дней самопожертвования», опубликованной в журнале «Интернэшнл уайлд лайф», спрашивает, почему ленинградские ученые за коллекцию заплатили жизнью: «Русский дух? Самопожертвование? Желание сохранить материальные ценности?»

Действительно, почему?[32]

* * *

В день восьмого марта немцы словно с цепи сорвались и раненых к Лере в медпункт несли без перерыва. Одна полуторка с людьми ушла под лёд, другая попала под бомбёжку, есть пострадавшие на зенитной батарее.

В небе шёл воздушный бой, накрывая пространство рёвом авиационных моторов, со всех сторон стреляли. Разрывы снарядов ложились так близко, что от взрывной волны брезентовые стены палатки надувались парусом, а лёд под ногами начинал дрожать и тренькать.

На всех койках сидели и лежали люди. Недалеко от входа умирал пожилой матрос с пулей в лёгких. Он тяжело выкатывал глаза, давясь хрипом, и всё, чем ему могла помочь Лера, — это сделать укол обезболивающего.

Когда она накладывала эвакуированной женщине на сломанную руку лубок, сзади подошёл санитар Круглов и тихо сказал с оттенком горечи:

— Кончился матрос. Царствие ему Небесное. Я на его койку мальчишку положил, ты, товарищ военфельдшер, подойди к нему, а то как бы и паренёк не того… Слабый очень.

Закатив глаза к потолку, Круглов крякнул, и Лерины пальцы забегали быстрее, торопясь закончить работу.

Женщина со сломанной рукой сидела молча, не издавая ни стона, хотя прорвавшая кожу кость вилкой торчала наружу. От каменного молчания Лере стало не по себе. Она с тревогой посмотрела в бледное лицо раненой со всполохами чёрных глаз:

— Вам плохо?

— Мне хорошо, — сказала женщина, — мне дали хлеба.

Здоровой рукой та поднесла ко рту ржаную краюху и жадно впилась в неё зубами.

Поискав глазами санитара, Лера встала:

— Круглов, налей ей чаю, да проследи, чтоб больше ничего не ела, а то умрёт от заворота кишок, сам знаешь.

— Будет сделано, товарищ командир. — Круглов снимал с красноармейца мокрую гимнастёрку, поэтому отвечал не оборачиваясь, только спина ходила ходуном.

Протиснувшись между рядами раненых, Лера подошла к мальчику, который ждал на койке умершего матроса.

Мальчишка лет десяти выглядел, как ощипанный цыплёнок, покрытой тонкой синеватой кожицей. С заострившимся носом, он лежал навзничь, укрытый чьей-то шинелью, и безучастно смотрел вверх.

Вид умирающего ребёнка заставил мозг работать с лихорадочной быстротой, просчитывая варианты действий.

Лера схватила стетоскоп и откинула шинель, приникнув ухом к раструбу, чтобы уловить движение сердечной мышцы. Сердечко билось слабенько, но ровно. Это внушало надежду на спасение.

— Илья, приготовь шприц и камфару!